Главная | Регистрация | Вход Приветствую Вас Бродяга | RSS
[ Новые сообщения · Участники · Правила форума · Поиск · RSS ]
  • Страница 1 из 1
  • 1
Форум » Games Workshop » Бэкграунд и Флафф » С. Спурриер «Элюцидиум - Свет проливающий» (What Price Victory)
С. Спурриер «Элюцидиум - Свет проливающий»
MisterNurglДата: Четверг, 16.12.2010, 20:26 | Сообщение # 1
Великий нагибатор
Группа: Космодесант
Сообщений: 6217
Награды: 30
Репутация: 86
Статус: Offline
[рассказ] С. Спурриер «Элюцидиум - Свет проливающий» (из сборника What Price Victory), Elucidium by Simon Spurrier (What Price Victory)

Элюцидиум - Свет проливающий

Саймон Спурриер

* * *

Выдержка первая:
Вступление, «Примации: Клавикулус Матри»*

Мы нечистые.
Мы поношаемые (так говорят). Мы презренные, мы пагуба, мы мерзость. Нас называют «тварями», «уродами», «еретиками». Насмешки столь же однообразны, сколь и бесконечны.
Есть ли в их словах истина?
И я, тогда, «урод»? По их меркам - да. И если считать ересью, что их атрофировавшийся бог-труп омерзителен, то - да, думаю, меня можно причислить и к «еретикам». Но я выше этого.
«Тварь» ли я? Существо ли, годное лишь на выбраковку; дефектная особь, которую нужно препарировать, а затем уничтожить? И посему, я – не важен?
Нет. Нет, против этого обращения я возражу. Я – дитя божественной воли Матери. Они могут бросаться камнями, клеветать и навешивать на меня ярлыки сколько угодно. Это мало что им даст.
Узрите: Великая Небесная Матерь приближается. Благословенна будь.
*(лат. «Ставшие первыми: Отпрыски Матери»)
* * *

Подъёмник-«ползун» опустился на замёрзшее поле с величавым облегчением, взметнув компактный бублик снега и осев на коленчатые посадочные опоры. Прозрачные струйки пара - не более чем бесплотное марево - взвились кверху от тёплых двигателей, теряясь в шквалистом ветре.
Спуск с орбитоплатформы - покрытые узорами льда тяговые зажимы неторопливо спускали кабину по несущему тросу, словно какого-то вторженца на верёвке - был мучительно медленным. Капризная атмосфера жестоко трепала аппарат, раскручивая его вокруг кабеля переменчивыми порывами ветра и снежными зарядами, и лишь благодаря гироскопам кабины, заново благословлённым троицей техножрецов, пассажирам удавалось сохранять хоть какое-то подобие внешнего приличия. Кабину они покидали с разной степенью скрываемой тошноты, позеленевшие лица строги и неподвижны, не желая выдавать явный дискомфорт - кучка торговцев и паломников, крепко, до белизны костяшек, вцепившихся в пожитки и угрюмо вглядывающихся в выпуклый купол города.
В портале неподалёку скрывался человек – в некотором роде; из-под сени капюшона вился пар дыхания. Очень высокий, плотного телосложения, которое выдавали движения складок одеяния; его великанскую стать умеряла лишь постоянная сгорбленность. Звали его Гхейт, и, глядя на рассасывающуюся толпу пассажиров, он не мог не задуматься отстранённо над тем, какие необыкновенные зрелища они повидали, из каких дальних миров возвратились, какие чудеса и ужасы прятались за непроницаемым покровом снежных туч, скрывших небо.
Гариал-Фол был миром без солнечного света.

Нет, кое-какой свет, конечно, был: тусклое свечение блёклого неба, которое убивало тени и закрывало звёзды. Но ни намёка на местоположение светила, ни закатов, ни рассветов; лишь постепенное нарастание и убыль светимости покрова, обозначающее смену дня и ночи. По многомудрости своей, Плюрократия улья Примус (несомненно по наущению имперского губернатора) заказала у Адептус Механикус геостационарную орбитоплатформу, чьи изношенные солнечные батареи теперь черпали энергию от далёкого солнца, питая через несущий кабель вечно жадный до тепла улей-купол внизу. Одним махом техножрецы обеспечили Гариал-Фол энергией, платформой для стратегических вооружений и звёздной гаванью. Лишь «ползуны» со своим малокомфортабельным спуском сквозь облачный слой портили впечатление от безупречной работы этой во всём остальном эффективной системы.
Один из торговцев, не сдержавшись, шумно сблевал себе под ноги, оставив на промёрзшем снегу протаявшую кляксу. Гхейт возвёл глаза к небу и вновь уставился на исходящий паром аппарат, из которого молча спускались два последних пассажира, занимавшие отдельную каюту по правому борту.
Первый - высокий, в одеянии аколита. Как и у Гхейта, голова скрыта грубым капюшоном, украшенным по краю вытертой вышивкой из символов и надписей. То малое, что выдавало одеяние, показывало определённую жилистость его физиологии: худобу и скупость движений, которые легко можно было принять за результат недоедания или неуверенности. Гхейта не так легко было обмануть: он узнал расчётливые движения воина, каждое исполнено эффективности и неторопливой грации. Фигура подобрала несколько предметов лёгкого багажа и молча встала, ожидая приказаний спутника.

Одетый с ног до головы в одежды имперского пурпура, в застёгнутой на шее мантии из ястребиных перьев и платиновых украшений, опираясь безо всякого намёка на слабость на обсидиановый посох, кардинал Еврехем Арканнис являл собой впечатляющее зрелище. Не успел Гхейт и шагу ступить из портала, как орлиное лицо кардинала повернулось в его сторону, глаза хищной птицы сверкнули арктическим холодом разума.
- А, вот ты где... - воскликнул кардинал. - Пышная встреча, ничего не скажешь.
Его голос словно буравил ветер, неприятно шурша в воздухе.
- Выходи-ка, - костлявый палец поманил Гхейта из тени.
Кивнув, тот шагнул в метущий снег, подавив неприятные ощущения от внимательного взгляда кардинала: тот словно рассматривал племенного грокса на скотном аукционе агроквартала.
- Я так понимаю, ты ждёшь меня?
Гхейт кивнул.
- Тогда показывай дорогу, дитя.
Гхейт задумчиво подвигал челюстью. Беспокоило зарождающееся чувство тревоги: столь подсознательной была его самоуверенность хищника, что оказаться охваченным благоговением перед незнакомцем было... вызывающим ощущением. Но с другой стороны вечным проклятием Гхейта были стремление всё обдумывать и терзания чересчур глубокого анализа и размышлений над каждой ситуацией. Он нахмурился и припомнил совет своего хозяина: повиноваться не рассуждая и довольствоваться этим.
Запахнув потуже одежды от холода и взмахом пригласив двух фигур следовать за собой, Гхейт повернулся и зашагал сквозь покрытый инеем проход, ведущий под линзу древнего и запутанного города-купола. Кардинал со своим высоким спутником молча последовал за ним, их шаги отмечал лишь ритмичный стук обидианового посоха по обледеневшему полу.
* * *

Гариал-Фол, как и многие колонизированные миры в сегментуме Ультима, большей частью своего существования был обязан запретным благам древних технологий. Какое-то забытое сообщество в каком-то забытом тысячелетии воздвигло купол-теплицу для защиты внутреннего города, натянув над его безжизненным ландшафтом нечто вроде мыльного пузыря, который со временем отвердел и покрылся оспинами. Под его замысловатой поверхностью, исполосованной стрекочущими логическими машинами и скрежещущими зубчатыми колёсами, теснился беспорядочной мешаниной ярусов и штабелей зданий город, в котором было существенно теплее (хотя всё ещё неуютно холодно по человеческим меркам), чем в ледяных пустошах снаружи.

У выхода из портала Гхейт нанял рикшу, крикнув полуразумному сервитору-водителю куда ехать. Усиленные мощными металлическими связками ноги и руки сервитора с шипением сжались, принимая вес пассажиров. Гхейт направлял слабоумное существо вдоль мостов и улиц-колодцев, поднимаясь сквозь гетто и торговые кварталы, въезжая на паровые подъёмники и уворачиваясь от дребезжащих трамваев. Рассеянный небесный свет, которому красноватый цвет купола придавал лихорадочного оттенка, по всему городу усиливали газовые лампы и парящие в воздухе светильники: мерзкая помесь кадмиевых отблесков с вольфрамовыми пятнами света. Спутники Гхейта молча глазели по сторонам, объезжая по границе Теплоотвод с его красочными гангерскими тотемами, проезжая сквозь Заблуду с её надёжно охраняемыми раскопками, минуя основание вздымающегося ввысь Вершинного квартала, где ежедневно заседала Плюрократия. Рикша доставил их на ледяное поле в сердце центральной площади, остановившись в морозной тени нависшего над ней одинокого здания. Кафедральный собор был типичным: раздутый фасад выпирающих пилонов и шпилей, его громада, словно угревой сыпью, утыкана педантично выписанными фресками и зубчатыми украшениями. Собор стоял отрешённо, не обращая внимания на плотно закутанных палаточников и торговцев вокруг, которые шумно предлагали свои товары.
Взгляды, бросаемые украдкой Гхейтом на кардинала, лишь усиливали его впечатление, впитывая резные черты лица, похожий на топор нос, бескровные губы, бледную безволосую макушку. Но сильнее всего отталкивали его глаза: глубоко запрятанные в тени нависших бровей, они однако умудрялись мерцать, странным образом отражая свет.
Гхейт, насупившись в темноте своих одежд, думал: «Ты нам не нужен, чопорный ублюдок. Мы прекрасно справлялись и без тебя».

* * *

Внутри собор, на взгляд Гхейта, ничего примечательного из себя не представлял. Твердыня с контрфорсами, полная вычурной филигранной архитектуры, замысловатых фресок, золотой и серебряной декадентской орнаментации и регулярно подновляемых гобеленов. Яркий, безвкусный и напыщенный... Гхейт, едва удостоив взглядом внутренности собора, свернул в небольшой лестничный колодец у левой стены.
Внизу стало ясно истинное предназначение здания.
Сквозь своды арок и лестниц, через подземные клуатры с атмосферой тщательно созданной старины, под слоем забытых сокровищ древних реликвий и переходами, густо оплетёнными синтезированной паутиной, собор постепенно обнажал свои поражённые раком внутренности и заразу, что пустила здесь корни. Он истекал гноем.
Ведомые интригами и великими замыслами, которые лежали за пределами понимания простого маелигнаци, члены Освящённой конгрегации Небесной Матки собирались в скрытых сумраком залах и грубо вырубленных кельях, перешёптываясь, молясь вместе, с тихой торжественностью распевая и разнося, всё время разнося Благую весть.
* * *

Совет ожидал.
Гхейт незаметно проскользнул - насколько при его размерах можно было незаметно проскользнуть - в Зал Голосов, мельком окинув взглядом собрание. Его хозяин, магус примаций Крейста, стоявший с краю полукруга, не подал и виду, что заметил у входа своего личного аколита. Гхейт попенял себе за то, что ждал чего-то иного.
За магусами примациями стоял ряд прислуживающих маелигнаци-фаворитов всех поколений, соответствующе облачённых в мантии и капюшоны, а по обоим концам зала, куда не проникал тусклый свет дешёвых светильников, сумрак пятнала толкотня выводка пуриев.

Впереди, хотя и аккуратно отставленный в сторону так, чтобы не отвлекать внимание от магусов, на колёсной платформе развалился с животным безразличием огромный и тучный Отец выводка, поскуливающий и истекающий слюной. Огромные складки обвисшей плоти, сегментированные и похожие на червей, собрались у него под лапами, покрытыми потёками маслянистых выделений утробы. Полоса красно-коричневого шёлка, вышитая иконографией Нового Рассвета, предпочитаемой всей Подцерковью, была аккуратно прикреплена поперёк массивного тела, скрывая складки жира. Укрытый таким образом, спелёнутый словно агрессивная личинка, он трясся и клокотал в психическом оцепенении, усыплённый ментальным отпечатком своей паствы. Голова его являла собой брахицефальное месиво морщинистой плоти и хрящей, провисшее от старости и заляпанное слюной, но тем не менее щетинившееся кинжалами зубов и загнутых клыков. Он шипел и бубнил что-то, абсолютно безмозглый, игнорируемый решительно всеми собравшимися.

Конгрегация, по размышлению Гхейта, была непохожей на предыдущие.
- Магус Элюцидиума Арканнис, - провозгласил он, жестом приглашая кардинала внутрь.
Арканнис в сопровождении безмолвного спутника переступил порог подземелья, двигаясь словно хищник - свернувшаяся ледовая змея, которая высовывает нос из снега, нацеливаясь на добычу.
Если Совет надеялся устрашить гостя, если они надеялись принизить его авторитет демонстрацией своей солидарности и торжественности, отнесясь к его появлению с коллективным неодобрением, если они надеялись каким-то образом визуально показать своё численное превосходство, пренебрежительно сравнивая его с одиночеством кардинала - то они жестоко ошиблись.
Кардинал вышел на середину зала, улыбнулся и произнёс:
- Грядут перемены.
* * *

На другом конце города, в тёмных улочках Теплоотвода, массивный мужчина нажал руну активации на рукоятке силовой булавы и сплюнул.
- Я смотрю, - произнёс он, - у вас, детки, нет никакого уважения к старшим.
- З-закон этого не запрещает... - придушенный ответ, похоже, исходил из лежащей у его ног беспорядочной кучи мусора, при ближайшем рассмотрении оказавшейся телом, скрючившимся от боли в позе эмбриона, на щеках и лбу вздувались синяки, из носа текла тонкая струйка крови. Послышался стон.
Нависший над ним великан, свет тускло отражался от сегментированных пластин чёрной брони и купола эбенового лицевого щитка, покачал головой и медленно процедил - слова щёлкали словно зубья шестерни:
- Что запрещает закон, парень, буду решать я, не ты.
Силовая булава вспыхнула фосфорно-голубым, стегнув словно отсветом молнии вдоль улочки и высветив контрастный рельеф её обветшалых строений, засыпанного обломками фундамента и двух её посетителей. По стенам поползли тени, мигая в такт рваному мерцанию.

Булава метнулась по дуге вниз, потянув за собой тени, и, соприкоснувшись с черепом сломленой фигуры, с громким треском выплюнула фонтан ярких искр – вопящая голова лопнула как перезревший плод. Куски разбитого черепа и ошмётки мозга разлетелись, собираясь в лужи и смешиваясь с густой жижей внутричерепной жидкости. Владелец булавы нахмурился и со вздохом деактивировал оружие, раздражённый влажными брызгами на броне.
Ещё одна фигура, точно так же одетая в чёрную как ночь броню, выступила из прилегающей улочки. И отдала честь.
- Маршал, я слышал разряд. Помощь нужна?
Первый мотнул головой и пнул безголовые останки:
- Нет. Догнал карманника, вот и всё.
Новоприбывший подтолкнул труп ногой в тяжёлом ботинке, усмешка мазнула по видимой части лица:
- Самооборона, ведь так, маршал?
- Хех, сам всё понимаешь, - человек глянул на дисплей ауспика, надетого на запястье, и чертыхнулся.
- Проблемы, маршал?
- Опаздываю. У меня назначена встреча с Плюрократией.
- Что-то серьёзное?..
- Да ерунда. Эти надутые ублюдки не могут найти собственную задницу двумя руками, чего уж тут говорить о том, чтобы прижать меня чем-то стоящим.
- У вас неприятности, маршал?
- Ха! Вигиляторы здесь для того, чтобы поддерживать порядок и блюсти закон Императора, помощник. Мы не подчиняемся прихотям жирных политиканов. Запомни, - он снова пнул труп и сплюнул в лужу крови и мозгов. - Вызови команду, пусть приберут это дерьмо.
- Есть, сэр. И удачи с Плюрократией, сэр.
Маршал Делакруа стряхнул остатки крови с булавы и шагнул в тёмный узел улиц, окружавших грандиозный Вершинный квартал.
- Вигиляторы сами хозяева своей удаче, помощник.
* * *

Величественным и пугающим взглядом Арканнис обвёл собравшихся. Он усмехнулся, мигнул и заговорил:
- Я представляю Элюцидиум.
Его голос заставил аудиторию замереть в благоговении. Голос оказывал не звуковое воздействие, он резонировал где-то внутри, запуская свои лапы и когти прямо в сознание.
- Считайте меня... странником. Пионером, если хотите. Я иду впереди Неё, готовлю Ей путь, и Она всегда приходит вслед за мной.
Арканнис перевёл взгляд – более убедительный, чем ствол любого оружия – и сосредоточил внимание на полукруге магусов примациев. Даже те, чьи лица отражали неприкрытое презрение, казались околдованными: брови сведены ясно видимой сосредоточенностью, глаза затуманены от силы, вложенной в слова. Гхейт, с колотящимся сердцем наблюдая из дверного проёма, почувствовал, как воздух вновь становится липким. Психическая мощь взбудоражила затхлость зала.
- Наконец-то, – завёл кардинал, излучая ту малую толику теплоты, на какую были способны холодные черты его лица, – наконец-то, Она с нами. Её час близок. Великая Небесная Матерь приближается. Благословенна будь!
- Благословенна будь! – эхом откликнулась конгрегация. И в этот самый момент, без раздумий ответив на предложенную литанию, собравшиеся молчаливо наделили Арканниса всей полнотой власти, которая ему требовалась. Он завладел Подцерковью без особого сопротивления, как и рассчитывал.
Убеждённость его – уверенность в своем праве – была почти осязаемой, и пока он говорил, и говорил, и говорил, Гхейт чувствовал, как она окутывает его разум словно наркотик.
* * *

Кардинал кратко обрисовал план. Он сделал выговор слушателям за расслабленность, но похвалил за решимость. Он подробно описал грядущие дни. Он вёл речь с мастерством и изяществом опытного фехтовальщика, завоёвывая уважение вместо того, чтобы требовать результатов, действуя окольными путями вместо того, чтобы раздавать прямые приказы.
Он поведал о том, как поднимется на борьбу Благословенное Освобождение, как они должны будут внести свой вклад в победу, где они должны будут расположиться и в каких количествах, с каким оснащением и экипировкой... Он не оставлял ни единой лазейки для неопределённости или выбора: он говорил - и они верили.
Даже пурии, чьё понимание языка было размыто пеной основных инстинктов, казалось, вдохновились выступлением. Они шипели из своей тени, проводя мягкими пальцами по прозрачным панцирям и чирикая в темноте. Гхейт был благодарен пологу сумрака, что скрывал их – в нём одновременно боролись и гордость, и отвращение за свою наследственность.
Только Отец выводка, раздутый патриарх Подцеркви, не подпал под влияние слов новоприбывшего. Он лишь изгибался и мяукал, слишком пресыщенный, чтобы отреагировать разумно, тем психическим пиршеством, что конгрегация невольно ему устроила.
Скрытный и паразитический, рыскающий в злобном голоде под замёрзшими улицами купола-улья Гариал-Фола, сжимая оружие и кривые когти, культ Небесной Матки зашуршал и зашевелился с растущим шёпотом согласия со словами Арканниса.
Некоторое время спустя, получив указания, собрание разошлось.

 
MisterNurglДата: Четверг, 16.12.2010, 20:27 | Сообщение # 2
Великий нагибатор
Группа: Космодесант
Сообщений: 6217
Награды: 30
Репутация: 86
Статус: Offline
Выдержка вторая:
Раздел II («Чтобы вы могли узнать нас»), «Примации: Клавикулус Матри»

По человеческим меркам мы - поразительная порода. Наше происхождение есть наша жизнь, и наша жизнь не принадлежит нам. Мы с готовностью отдаём её ради Матери и таким образом заслуживаем себе место рядом с Ней.
Если мы должны умереть - пусть, мы умрём. Если мы должны страдать - пусть, мы будем страдать. Небесная Матерь останется. Навсегда. Она разбрасывает свои семена впереди себя - предвестников своего пришествия, разносчиков своего божественного замысла. Она сеет. Она множится.
И тогда мужчина, или женщина, принимает семя. Друзья, сверстники, коллеги - они назвали бы это «заражением», если бы узнали. Носитель семени отмечен.
Он, или она, теперь контагий, облагодетельствованный плотским семенем. Всё ещё человек – по большей части – но уже более простой. Очищенный желанием служить. Небесная Матка наделяет своих носителей Целью – даром, невозможным для иссохшего Бога-Трупа.
Носитель размножается. Он берёт женщину, или она берёт мужчину. Находясь во власти инстинктов, они не могут даже понять своего единения: они очищены простотой своих стремлений. Свить гнездо. Плодиться. Размножаться. Их ребёнок уже не человек.
Мы поразительная порода, да.
Мы – раса евгенического слияния. Наш мир – это царство сочетаний: смеси, перетекания, смешения. Ни то и ни другое, мы – божественные полукровки.
Гибриды, все.
* * *

- Это твоих рук дело. Ты пригласил его сюда, так? Я просмотрела записи передач.
- Я и не собирался этого скрывать. Хотя мог бы.
Гхейту голоса казались натянутыми – та часть психического обмена, что наполнял комнату. Архимагус Иезахиль – первая среди магусов культа – гневно наставила палец на магуса Крейсту и поджала бескровные губы. Одинокая прядь волос, эбеновой волной спадавшая с депилированного черепа, скользнула по мантии цвета нефрита, прикрывающей плечи.
- Ты забываешься, Крейста, – она яростно выплёвывала слова. – Не тебе принимать подобные решения.
- Я не забываюсь, – голос Крейсты звучал спокойно и контролируемо. – Просто я боялся, что без моего вмешательства вопрос останется открытым.
- Какой вопрос?
Магус вздохнул и опустил плечи:
- Вопрос о несостоятельности наших действий, которая болезненно очевидна. У меня нет ни времени, ни желания проявлять неповиновение, но... я не стану потворствовать умышленному неведению. Совет закрывает глаза на неудачи, притворяясь будто их просто нет. Я не могу позволить этому продолжаться, архимагус. Я решился на это, чтобы помочь нам, а не подрывать ваш авторитет. Я подобными делами не занимаюсь.
Гхейт огромной фигурой притаился в противоположном конце кабинета хозяина, тщательно делая вид, что разговор его не интересует. Магусы стояли друг напротив друга в ореоле нездоровых отсветов угольной жаровни, потрескивающей в углу.
Гхейт служил личным помощником Крейсты с тех самых пор, как вышел из детского возраста. Тем, что питал больше уважения к личностям, составляющим Церковь, нежели к самой Церкви как сообществу, он был обязан по большей части своему хозяину. Морщинистый старик был нетипично прагматичным примацием, требовавшим от своих воспитанников развитой логики и образованности наравне с животной агрессивностью. В любом другом маелигнаци начала созидательного разума были приглушены, заменены беспрекословным подчинением и послушанием целям общины, ведомой псионическим резонансом с Советом.

Для них, по собственным размышлениям, Гхейт выглядел необычным. Результатом порока развития, генетического дефекта, эмбриональной мутации. В нём человеческая часть наследственности тайно одарила разум способностью к воображению и непопослушанию, к реакциям, находящимся за гранью биологических критериев инстинкта. Гхейта не уничтожили, как только его индивидуальность проявила себя, лишь благодаря Крейсте, который высоко ценил уникальность - обычно дозволенную лишь примациям магусам.
На службе у Крейсты Гхейт - в обход всех церковных правил - научился расшифровывать и создавать так похожие на паучков буквы, из которых состоят слова, и даже постиг начала скриптологии Подцеркви. Он был очень многим обязан своему хозяину.
Иезахиль, недовольно кривя губы, прошипела:
- Это нарушение субординации! Тебя следует высечь!
Несмотря на то, что женщина была выше рангом, Гхейт почувствовал, как под неровной мускулатурой на плечах вздуваются жилы. Он подчинялся Церкви и совету примациев беспрекословно, но не мог допустить, чтобы его хозяину причинили вред.
- Делайте, что хотите, – ответил Крейста, пренебрежительно отмахнувшись. – Теперь уже поздно. Он здесь. Вся эта злоба ничего не изменит.
Гхейт позволил мышцам расслабиться. Даже отделённый от собеседников задымлённым пространством комнаты, он видел, что Иезахиль побеждена. Её плечи невольно опустились.
- Тогда я надеюсь, ты доволен, – вяло бросила она. – Ты призвал постороннего в нашу конгрегацию – одна лишь Матерь знает, кого он приведёт за собой. Может быть он шпион, мы ведь ничего о нём не знаем.
- Его репутация идёт впереди него, архимагус.
- Ты считаешь, что это имеет какое-то значение? Ты просто дурак, Крейста.
- Он не шпион! Элюцидиум наши союзники! Разве вы этого не видите?
- Всё, что я вижу - это щёголя, разодетого в... в павлиньи наряды Иссохшего Бога!
Крохотные волоски на загривке – рудимент, доставшиеся Гхейту от человеческих родителей – вздыбились от дуновения холода. Пока он разворачивался, чтобы разглядеть причину дискомфорта, из-за его плеча раздался резкий голос. Гхейт замер.
- Значит, вы не слишком внимательно смотрели, – произнёс кардинал, с застывшим выражением ястребиного лица входя в затхлую комнату. Мантия тянулась за ним по плитам пола, словно след гигантского слизня.

Иезахиль великолепно справилась с чувствами.
- Арканнис, - произнесла она ледяным тоном, - не пристало столь ... почётному гостю опускаться до подслушивания...
Кардинал улыбнулся, его холодные черты скривились в почти убедительной пародии на веселье.
- О, архимагус, уверяю вас: если бы я имел такую склонность, я бы подслушивал ваши разговоры прямо с орбиты, – его глаза сверкнули. – Увы, я здесь, чтобы поговорить с магусом Крейстой, а не потворствовать вашим неврозам.
Архимагус зашипела, сжав кулаки.
- Тебе стоит научиться уважению, – её поведение напомнило Гхейту кошку, которая, ощутив угрозу, вздыбила шерсть и выгнула спину. - Здесь старший магус - я.
- И вам, дорогуша, следует научиться понимать, когда вас превосходят силами.
С другого конца комнаты Гхейт видел, как похолодело лицо Иезахиль, превращаясь в ледяное копьё гнева.
- Ты так думаешь? – прошелестела она.
Гхейт понял, что она делает, всего на долю секунды позже, чтобы успеть собраться.
Вокруг архимагуса всколыхнулся воздух, вибрирующий поток псионического разрушения, хлынув из мрачных глаз женщины, заполнил комнату. Гхейта отбросило к двери. Моментально оглушённый, он пытался проморгаться от вспышек в глазах. Даже Крейста пошатнулся на месте, чуть слышно застонав.
Кардинал, который принял на себя всю тяжесть яростного нападения не моргнув и глазом, весело хмыкнул.
- Хорошо, - сказал он тоном любящего родителя, который хвалит своего ребёнка. Гхейт почти на полном серьёзе ждал, что тот сейчас погладит остолбеневшего архимагуса по голове. – Приятно видеть, что примации этого мира всё ещё практикуют воцис сусурра*... Слишком многие магусы Матери попустительствуют забвению этого искусства.
Иезахиль, едва не зарычав от столь покровительственного тона, гордо направилась к двери. Её бледные щёки горели. Гхейт, несмотря на ошеломление от ментального шквала, сумел спрятать улыбку, появившуюся при виде её унижения. Он не забыл, как она грозила плетьми его хозяину.

* (лат. vocis susurra – шепчущий голос)

Иезахиль прошла мимо него, задрав нос.
- Архимагус... – окликнул её кардинал перед самым порогом.
Она развернулась, стараясь принять подобающе гневный вид:
– Что?
- Щёголям, даже тем, что разодеты как павлины, дана воля странствовать среди непросвещённых. Возможно, вы об этом вспомните в следующий раз, когда будете пробираться по своим туннелям словно червяк.
- Ты не...
- Это всё, – голос кардинала не допускал даже мысли о неповиновении.
Примаций архимагус Иезахиль покинула комнату, словно низший контагий с разрешения хозяина.
- Так, – Крейста позволил себе погрузиться в мягкое кресло у письменного стола, на сморщившемся лице отразилось благодарное облегчение старого артритика. Он задумчиво погладил свою козлиную бородку, проницательно глядя на Арканниса. – Так, так.
- Я так понимаю, - произнёс кардинал, возвратив старому примацию взгляд с весёлым подмигиванием, - что это вас я должен благодарить за приглашение на этот мир.
- Меня.
- Скажите... Что заставило вас связаться с моим орденом?
Крейста поджал губы, раздумывая над ответом. Сучковатый палец ткнул в сторону Гхейта, внезапно выдернув того из молчаливых раздумий.
- Аколит... - раздался хриплый голос. – Где твои манеры? Принеси кардиналу стул.
Гхейт бросился выполнять распоряжение, стараясь примирить недоверие к этому расфуфыренному чужаку с растущим уважением к его очевидным талантам. Воспоминания о бегстве архимагуса и её лице, искажённом позором и злобой, были слишком приятными, чтобы вот так просто забыть о них.

* * *

Вершинный квартал, названный так за расположение прямо под верхней точкой купола, представлял собой подпираемое колоннами множество контор, административных уровней и ступенчатых ярусов, занятых участками арбитров, венчала которое, словно некий белёный гриб, колоссальная громада Плюрокрациума.
Где-то в глубине его закрытого периметра, промокшего от капели тающего под куполом льда, гудел от выспренных мнений избранников-плюрократов Тороидальный зал. Большой, круглый, уставленный рядами удобных диванов с откидывающимися спинками и вздутых половиков, сходящийся к центру наподобие чаши, он, казалось, излучал почти осязаемое ощущение лености. Декадентский комфорт, усеянный вазами с фруктами и сластями, окружали алебастровые стены и галереи. С потолочных фресок взирали герои и злодеи Империума.
Заседания проходили ежедневно, придушённое бормотание плюрократов служило Гариал-Фолу источником его политического курса и задач. Избранники бесконечно дискутировали на отвлечённые темы, пока их вроде бы как подчинённые, партийные организаторы и адепты, сновали меж ними в погоне за продвижением по службе. В застойной духоте Тороидального зала редко решалось что-то по-настоящему серьёзное, но граждане купола-улья чрезвычайно гордились своей администрацией, вежливо «забывая» о праве «последнего слова» назначенного Империумом губернатора, который, председательствуя на дебатах от лица общественности, реальное управление планетой осуществлял при закрытых дверях.
Сегодняшние дебаты были далеки от экстраординарности: субфракция, занимающая три дивана, вяло ходатайствовала перед Плюрократией о выделении средств на обслуживание тросов орбитоплатформы, и те из плюрократов, кто ещё не совсем спал, сидели развалившись с видом сонного довольства, похожие на розовощёких свиней, отдыхающих после кормёжки. Даже спикер, переплетя толстые пальцы, казалось, с трудом разлеплял сонные веки, запинаясь на каждом слове и с присвистом втягивая воздух после каждой фразы. Плюрократия, как и всегда, с наслаждением купалась в собственной бесплодной лени.
Над ними, по заплесневелым переходам и покрытым инеем мезонинам, с которых, словно в простудном недержании, текли сосульки, отделение вигиляторов патрулировало верхнее плато крыши с механическим отсутствием интереса тех, кто не ждёт и не боится неприятностей. Они травили между собой несмешные анекдоты и поигрывали тумблерами силовых булав. Если бы кто-то из вигиляторов увидел движующуюся тень, которая незаметно подкрадывалась к ним, отделившись от сумрачного частокола дымовых труб, – хотя никто её не увидел - то отметили бы почти сверхъестественную бесшумность, призрачность движений и невероятную скорость.
Первый из стражей правопорядка ощутил у горла ледяное дуновение, хлынувшее внезапной теплотой от резкого и непонятного рывка. Вигилятор умер, не успев даже пикнуть, кровь из распоротой шеи растеклась по льду жуткими и прекрасными узорами.
Стражи умирали один за другим, и когда всё было кончено, тень, что танцевала среди них словно туман, скользя пальцами с бритвенной аккуратностью сквозь сухожилия и кости, расчленяя и вспарывая, счастливо закружилась в центре спирали, выписанной брызгами в кругу сваленных тел и блестящей крови, исходящей паром на льду и сбегающей змеящимися ручейками по крыше.
Плащ тени постепенно опустился, не запятнанный ни единой каплей крови, и фигура, удовлетворённо пробормотав какую-то бессмыслицу в темноту изумлённой ночи, канула обратно в сумрак.
* * *

- Улей Секундус в четырёх днях пути на север. Он не такой, как город-купол. Это... это, что называется, типичный улей. Торчащий изо льда кинжал из путаницы металла и камня. Уродство. Я родился в тамошней Подцеркви и служил ей всю жизнь... И всё это время, все эти тяжёлые годы только одно оставалось неизменным. Борьба.
Магус Крейста со вздохом откинулся на спинку кресла, отрешённо глядя на потрескивающую жаровню. Его слушатель – кардинал, похожий на ястреба, который нахохлился в своем кресле, рассматривал его со скрытым, но интенсивным вниманием, подмечая и запоминая каждое движение и интонацию. Арканнис в свою очередь тоже находился под наблюдением: Гхейт отвлечённо оценивал его, притаившись, как того требовали правила, у границы освещённой части комнаты.
Крейста продолжил с долгим вздохом, отсутствующе постукивая по терёзовому подлокотнику кресла.
- Больше всего я боролся с иерархией. На мой взгляд, Совет превратился в геронтократию, слишком пресыщенную самомнением, чтобы замечать собственную несостоятельность. Результативность пала жертвой церемоний, эффективность потерялась за религиозными догмами. Они никак не могли понять, что традиция, выработанная два века назад, может стать уже бесполезной и даже излишней. Я боролся за то, чтобы осовременить Подцерковь улья Секундус, но потерпел неудачу.
Гхейт изучал лицо слушающего кардинала. Тот смотрел на руку Крейсты, которая мерно постукивала по подлокотнику. Старый примаций не замечал острого интереса, проявленного к его привычке, слишком далеко уйдя в повествование.
- Среди нас оказался инквизитор.

- Мои мольбы к Совету пересмотреть политику безопасности оставались без внимания, мои допросы новых рекрутов были отменены как излишне рьяные... Слуги Бога-Трупа обнаружили наше слабое место и воспользовались им. Я не знаю, кем притворялся инквизитор. Низшим контагием, маелигнаци. Кто знает? Как-то утром я отправился проверять конспиративную ячейку в верхнем улье, а когда вечером вернулся, Подцерковь была разгромлена. Разнесена на куски, в пыль. Месиво, кардинал. Сплошное месиво.
Старик стиснул зубы, пытаясь сдержать скорбь, которую не мог скрыть в голосе. Гхейт, давно знакомый с историей своего хозяина, тем не менее почувствовал, как мышцы сжимаются от ярости за тот геноцид.
- Неделю я скрывался словно преступник... Подулье гудело от слухов - инквизиторские зачистки, целые семьи отправлены на костёр. Истерия охватила весь город, уничтожая те малые клочки конгрегации Матери, что ещё остались. Я оценил своё положение. Оставаться было бесполезно – это я понимал. Я бы не продержался ещё неделю. И принял решение отправиться в улей Примус, чтобы донести весть о поражении в надежде, что смогу уберечь здешнюю Подцерковь от подобной участи. Моё признание здесь пришло... не сразу, но я пробивался изо всех сил и занял подобающее место в Совете. Но теперь... Теперь, когда Великая Небесная Матерь наконец-то близко... Я вижу, что всё повторяется снова.

Впервые с момента начала своего повествования магус Крейста оторвал взгляд от пляшущих языков пламени и встретился глазами с Арканнисом.
- Здешняя Подцерковь слабеет, кардинал. Ячейки контагиев неделями не отчитываются, маелигнаци слабо подготовлены и плохо вооружены, а пурии... Им позволено бродить по туннелям, где вздумается. Как скоро их заметят в верхнем городе? Как скоро вскроется наша несостоятельность, и здешняя Церковь Матери рухнет так же, как она пала во втором улье? Вы понимаете, кардинал, что я не могу этого допустить.
Арканнис поджал губы и с чем-то вроде неторопливой размеренности, которая придавала важности каждому движению, произнёс:
– Продолжайте.
- Когда меня посвятили в магусы здесь, в улье Примус, я получил доступ к библиотеке, к накопленным за столетия знаниям. Я просматривал архивы, ожидая найти там лишь записи давно умерших магусов... ностальгические отголоски прошлого. Вместо этого я обнаружил письма. Астропатические сообщения, зашифрованные и опечатанные, пришедшие с других миров. Сотни посланий, сложенных в стопки и покрытых пылью. По моим подсчётам они копились там лет десять. Может больше. И ни одно не было вскрыто.
Крейста поворочался, старика беспокоила какая-то внутренняя боль. Гхейт позволил себе перевести взгляд с непоколебимой фигуры кардинала на хозяина, обеспокоенный растущей хрупкостью высохшего старика.
- Вы должны понять: насколько мне было известно, мы одиноки. Я считал, что во всей этой... болезни и гнили Империума, лишь Гариал-Фол служит убежищем верных детей Матери. Обнаружить, что кто-то где-то там знает о нас... это... это выходило за рамки моего понимания. Полагаю, я не могу винить Совет за игнорирование сообщений. Мы привыкли к секретности, мы отрезаны от мира своей подозрительностью и страхами. Мои просьбы связаться с вашим орденом были отвергнуты прямо с порога. Совет не желал помощи, которую предлагал Элюцидиум. Они ссылались на недостаточность знаний, сеяли подозрения и отвергали объяснения, которые содержались в письмах. Я слушал их лепет, на душе было пусто, я снова видел... закостенелость, которая погубила улей Секундус. Так что я решил взять дело в свои руки, связался с Элюцидиумом, и вот вы здесь.

Гхейт напряжённо перевалился с ноги на ногу.
- Ммм, – протянул кардинал наконец, сложив пальцы под подбородком и медленно растянув губы в змеиной улыбке. – И вот я здесь.
- Кардинал... Я должен знать: есть ли в самом деле другие? Другие церкви? Другие конгрегации на других мирах?
Кардинал улыбнулся шире, сверкнув из-под бескровных губ безукоризненной белизной. Без усилий завладев вниманием обоих зрителей, магус Элюцидиума Арканнис неторопливо подался вперёд, лицо его выразило нескрываемое веселье.
- Их больше, - произнёс он, - чем вы могли бы себе представить.
Гхейт почувствовал головокружение. Он старался сохранить интуитивную подозрительность, которую ощущал к чужаку, тем временем изображая полное отсутствие интереса, как и положено представителю низшей касты.
- Вашего аколита, - сказал кардинал Крейсте, пренебрежительно ткнув пальцем в сторону Гхейта (тот зашипел при внезапном внимании к своей персоне), - это не убедило. Или скорее полагает, что это не должно его убедить. Недоверие вбито в него, как и во всех остальных. Я чувствую, как недоверие сочится из него, как пот.
Он рассеянно облизал губы и с лёгкой улыбкой глянул прямо на Гхейта.
- Вы поступили правильно, связавшись со мной, магус Крейста. Ваша конгрегация становится бездеятельной. Элюцидиум считает своим личным делом предлагать разрешение подобных ситуаций. Смелый готов в одиночку встретить любой вызов, но... чтобы искать помощи у других, нужен мудрый. Элюцидиум заботится о мудрых, Крейста.
Кардинал запустил руку в широкий карман на обшлаге рукава и достал брошь, искусно отделанную серебром и платиной. Её радужные грани скрывали прозрачное изображение переплетённых змей - идеально симметричный клубок без начала и конца. Кардинал полюбовался причудливым рисунком.
– Если пожелаете, - произнёс он, не отрывая глаз от безделушки, - на моём судне есть свободное место. Мой жизненный удел как представителя Элюцидиума - всю жизнь следовать впереди Великой Матери и никогда не задерживаться, чтобы поприветствовать Её прибытие. Когда я покину этот мир, магус, лишь Её тень появится на горизонте, вы будете с радостью приняты в наш орден.
Он с улыбкой протянул брошь, его тёмные глаза мерцали. Другой рукой Арканнис указал на точно такую же безделушку, предусмотрительно пришпиленную среди экклезиархальных медальонов и нарочито ярких украшений одеяния.
– Если пожелаете, конечно.
Крейста осторожно взял драгоценность, удивлённо нахмурив кряжистые брови.
– В-вы оказываете мне честь, кардинал, – тихим голосом произнёс он. – Я всего лишь примаций...
Арканнис широко улыбнулся, снова сверкнув зубами.
– И я им был, – он поджал губы, в глазах замерцали отсветы плящущего огня. – Крейста, Элюцидиум... неоднородное сообщество. Собрание личностей. На каждого из нас возложены две обязанности: помогать верным чадам Матери, где бы мы их не нашли, и вербовать тех, кто мог бы послужить нашему ордену в грядущем. Я считаю, что вы как раз один из таких.
Крейста кивнул, вспыхнув от гордости.
Оба встали, почувствовав, что встреча подошла к концу. Крейста почтительно склонил голову, всё ещё потрясённый огромностью того, что узнал. Гхейт смотрел на хозяина из сумрака со смешанными чувствами. Он был рад, что мудрость его господина отмечена, но приглашение кардинала его встревожило. Он старался убедить себя, что беспокойство происходит от недоверия к Элюцидиуму и желания не дать хозяину запутаться в их уловках. Но глубоко внутри понимал, что опасения были плодом эгоизма: он не мог вынести и мысли, что наставник бросит его здесь.
Вынырнув из раздумий, Гхейт с удивлением обнаружил, что кардинал, склонив голову набок, уставился прямо на него.
- Я бы хотел попросить об одном последнем одолжении, магус... - произнёс кардинал, поворачиваясь обратно к морщинистому примацию.
- Всё, что угодно, ваше высокопреосвященство.
- Ваш аколит. Я хотел бы его позаимствовать.

Выдержка третья:
Отрывок из третьего тома («Ангелы и нечисть»), «Примации: Клавикулус Матри»

Позвольте мне сказать о людях.
Мы должны всегда осознавать их отношение к нам. Мы - суть их кошмаров. Мы - их горгульи в сумраке, их страшилы. Они ненавидят нас с жёлчью, копившейся тысячелетиями, и всё равно мы должны понять, что ненависть их всего лишь результат.
Она идёт не из сердца и не из разума, она идёт от их бога. Она - результат того, что разделяет нас с ними с большей силой, с большей очевидностью, чем любое физическое различие - их веры.
Их вера - гвозди и кнуты, вервии и цепи: связывающая, карающая, приводящая к актам мученичества и самоуничижения. Она делает их ничтожными.
Она - иллюзия. Показной практичный образ мышления, который деградирует и разваливается при ближайшем рассмотрении. Она скрывает запутанные кишки сомнений, петляющий кишечник лицемерия, уродливую опухоль неискренности и предубеждения, которая сидит и нарывает в гуще крови и дерьма. Вера - их костыль. Их опора. Леса, которые они возводят с болезненной аккуратностью вокруг своего хрупкого разума, страховочная сеть, чтобы поймала их, когда они упадут.
Мы всегда будем сильнее, потому что нам не нужна их вера.
Они принадлежат царству веры, надежды на что-то, что нельзя увидеть и потрогать, растранжиривая силы души на прихоти и случайности судьбы. Мы не верим, мы - дети Матери. Мы знаем.
Нам нужно верить в Неё не больше, чем в существование неба или земли, или воздуха, которым дышим. Она просто есть.
И она приближается. Всегда.
* * *

 
MisterNurglДата: Четверг, 16.12.2010, 20:27 | Сообщение # 3
Великий нагибатор
Группа: Космодесант
Сообщений: 6217
Награды: 30
Репутация: 86
Статус: Offline
Ощущение беспомощности было не из приятных. Тугие звенья цепей, матово-чёрные с серыми перемычками и наручниками, стянули его в позу непрестанной мольбы: голова склонена, плечи согнуты, каждый шаг - металлический перезвон, когда оковы на ногах натягиваются. Тяжёлый капюшон опущен на лицо - ослеплённый таким образом, он был вынужден с ворчанием судорожно дёргать головой, чтобы видеть хоть что-то.
- Ты смотришься так, словно тебе воткнули нож в задницу, - сказал кардинал, ткнув его в спину посохом. - Сгорбься сильнее. Ты изображаешь пленника, дитя, поэтому мог бы выглядеть хоть чуточку несчастнее.
Гхейт громко запыхтел, слишком раздражённый позорной ролью, чтобы играть кающегося пленника. Однако, вспомнив о своём обещании хозяину служить кардиналу с предельным послушанием, согнул спину ещё сильнее, изображая стеснённую походку изнурённого горбуна. Кардинал окинул его начальственным взглядом и кивнул:
- Гораздо лучше. Теперь - ты понял план?
Гхейт нахмурился.
- Нет, - ответил он. - Я говорил вам. Я не понял ни черта.
- Какая враждебность...- Арканнис с весёлым удивлением потёр подбородок. - Позволь мне выразиться по-другому, дитя: ты понял свою роль в плане?
- Я сделаю как приказано.
- Отлично.
- И – «Гхейт».
- Прости?
- Моё имя Гхейт. Вы всё время называете меня «дитя». Вы не сильно-то старше меня, полагаю.
Очередной просверк улыбки, которая заставила самоуверенность Гхейта тревожно заколебаться.
- Скажи мне, - кардинал подался вперёд с искренним интересом, - а с хозяином ты разговариваешь в таком же тоне? На этом мире настолько не в цене уважение?
Гхейт, не желая поддаваться проникающему в душу взгляду, собрал в кулак всё своё недоверие и подозрительность.
- Нет, - ответил он, насупившись, - но вы не с этого мира, так ведь? И вы не мой хозяин.

Арканнис выпрямился, улыбаясь ещё шире. И снова Гхейт ощутил, как его самонадеянность пошатнулась от короткого укола неуверенности. На миг он увидел себя младенцем-переростком, играющим с какой-то химерой-змеёй, которая не убивает его лишь потому, что пока ещё он её забавляет. За этим арктическим взглядом скрывалась злоба, и она пригвоздила его к месту безо всяких усилий, высосав до капли всю его самоуверенность.
Но это было лишь мимолётное видение, эфемерная вспышка неуверенности, которая быстро прошла, сожранная родовой самонадеянностью, глубоко сидевшей у него в генах.
- Нет, - сказал кардинал, снова сверкнув зубами в раздражающей улыбке, - я не отсюда. Но ты, я боюсь, всё равно ещё дитя. Я старше, чем выгляжу. Идём.
Он зашагал вперёд, поправляя одежды с церемонностью ястреба, разглаживающего перья, и вышел из небольшого пакгауза, в котором они с Гхейтом прятались. Пакгауз удалённо соединялся с сетью туннелей под городом. Гхейт потащился следом, спотыкаясь в сковывающих движения кандалах.
Ночь пришла в купол-улей не прекращением света и воцарением темноты, но сильной поляризацией цвета. Рубиновый отсвет купола угас, оставив лишь мертвенно-бледные светильники, которые размазали свою лихорадочно-жёлтую пелену по каждой поверхности, обратив все гладкие изгибы и кривые в резкие грани света и тени. Хуже того, пёстрое буйство мерцающих красок и колеблющихся спектров света перед бит-клубами ухитрялось добавить свою цветастую проказу к ночи - выставляя каждую спещащую фигуру плоским вольфрамовым непотребством - толстые плащи и подбитые куртки полосовала шахматка лилового, синего, зелёного.
Гхейт втянул воздух, не обращая внимания на взгляды и наслаждаясь полной грудью жгучего холодного воздуха, который не застаивался годами подземной фильтрации, как воздух Подцеркви. Ему бы хотелось выходить наверх почаще.
- А-а, - сказал кардинал, вглядываясь мимо него в сумрак, - вот вы где. Заберите его, пожалуйста.
Группа силуэтов покинула темноту, стаей набросившись на Гхейта даже раньше, чем он заметил их присутствие. Газовое освещение отразилось от прикладов и стволов серого металла, высветив простую серую ткань военных шинелей и шлемов. Штурмовики, понял Гхейт, в голове зазвучала сирена. Верные слуги Иссохшегося Бога.
В голове всё завертелось, он отшатнулся назад, шипя и браня себя за идиотское доверие кардиналу.
- Ублюдок! - крикнул он, в груди вскипел буйный прилив ярости. - Имперский ублюдок!

Инстинктивно - в голове сверкали лишь вспышки - он разинул пасть, открывая с механическим щёлканьем ряд скрытых внутри бритвенно-острых клыков. Второй язык - хватательное копьё, окаймлённое крючьями и шипами - напряжённо вытянулся. Гхейт ощерился на нападающих, тело и душа бурлили яростью отчаяния.
- Эй, - раздался голос из-за спины, - оглянись-ка.
Приклад хелгана, который держал наподобие дубины передний из второй группы штурмовиков, незаметно подобравшихся сзади, ударил со всем изяществом падающего молота, закрутив его на месте и повалив на землю.
Спокойный голос, затерявшийся где-то среди туманности боли и ярости, произнёс:
- Хорошо. Вы принесли клетку, я надеюсь?
- Конечно, ваше высокопреосвященство.
Гхейт с трудом сел прямо, хрипя от ярости.
- Не спускайте с него глаз, - произнёс голос, его весёлая протяжность навсегда запечатлелась у Гхейта в памяти. - Я вас уверяю, он тот ещё проказник.
Приклад навис над ним снова, всё ещё окровавленный от первого удара, и когда он опустился, Гхейт выпал из сознания в радушную тьму небытия.

* * *

Ночная жизнь Гариал-Фола – в любое другое время бесконечная людская мантра трагедии и триумфа - этой ночью была отмечена лёгкой неуверенностью, диссонирующей нотой, которая прошла незамеченной теми гражданами, чьих жизней она касалась лишь краем, как знакомая мелодия, проигранная на полтона ниже. Броуновское движение гуляк и пьяниц, шлюх и жиголо, слоняющихся гангеров и шпаны: между ними и вокруг всего этого двигалось и распространялось что-то тёмное, некие незаметные провалы в поведении, которые расходились по городу невидимой волной.
Скрытые капюшонами фигуры торопились в одиночку и группами по улочкам, наполненным густым сумраком. Пошатывающиеся наркоманы на секунду прерывали свои идиотские покачивания, ныряли туда-обратно в на вид случайные двери, затем снова начинали своё бессмысленное ковыляние, будто ничего и не было. Вот компания молодёжи проверила относительно пустынную улицу, прежде чем перетащить тяжёлые ящики из одного склада в другой; где-то богато одетый бизнесмен, споткнувшись, налетел на платиновую шлюху, между делом незаметно передав ей пачку пергамента. По всему куполу-улью нарастали проявления секретности и конспирации, и если кто-то из обычных граждан что-то начинал подозревать, это сразу же преподавалось просто как ещё одна подпольная сделка, ещё одна транзакция теневого бизнеса, ещё одно небольшое нарушение закона в городе, который за прошедшие годы привык к коррупции и халатности.
Тихая и тайная, спрятанная за мириадами идиосинкразий и умопомешательств жизни в городе-улье, конгрегация Матери выскальзывала из своих нор и начинала серьёзные приготовления, проникнутая божественной целью.
* * *

Гхейт карабкался на поверхность сознания с неистовством, граничащим с безумием. Как дитя, которому не терпится родиться, он с воем рвался из-под безмятежного полога небытия - каждый мускул напряжён, каждый нейрон горит жаждой мести. На дне родовой памяти он в избытке обнаружил инстинкты и реакции хищника, и даже прежде, чем пелена оцепенения спала с глаз, в голове у него уже выкристаллизовалась личность намеченной жертвы. Предатель. Враг. Арканнис.
Он заревел и завыл, затрясся, выпучив глаза; предательство, коварное как опухоль, запустило щупальца злобы в сознание. Враждебность обуяла его, разум затопило калейдоскопом впечатлений: картинок, звуков, запахов – все чувства до единого нацелились на идентификацию и уничтожение жертвы.

По обе стороны от него уходила вверх пологая аудитория, чем-то похожая на стены некоего обитаемого кратера; атмосфера оцепенения и вяло циркулирующая пыль как нельзя лучше характеризовали очевидную древность помещения. Со всех сторон его буравили ряды любопытных глаз: изборождённые морщинами лица, чья безжизненная кожа – как результат собственной стагнации - смотрелась абсолютно соответствующей архаичному окружению. Гхейт сначала по ошибке принял зрителей за статуи или тела, охваченные трупным окоченением: гротескные гомункулы, расставленные по какому-то безумному плану - изогнутые брови сведены вместе, на старомодных одеждах осела пыль. Но нет - когда его чувства раскрылись, со всех сторон хлынула мешанина запахов: безошибочно узнаваемая вонь человеческого сборища со всеми его нотками пота и разложения, кишечных газов и вони изо рта, дорогой ароматной шипучки и всевозможных остатков недавней трапезы.

К тому же, при каждом его движении - он рычал и дёргался - толпа едва заметно вздрагивала, бросая тревожные взгляды по сторонам, не в силах удержать высокомерный вид перед лицом столь близкого яростного безумия. Значит, они боятся его. Хорошо.
Но более насущным вопросом, однако, становилась растущая очевидность тщетности его собственных усилий. Мышцы вздувались, заставляя руки с растопыренными когтями выбрасываться вперёд, вспарывая и рассекая, рвать плоть и расчленять эти гериатрические мешки мяса, давая внутреннему свирепому монстру насладиться резнёй... Он видел всё это в голове, почти чувствовал железный привкус кровавого тумана в воздухе, почти слышал оборванные вопли своих жертв.
Но нет. Он оставался неподвижен. Заперт в похожей на рёбра клетке из адамантиевых прутьев и оков, руки притянуты к груди так крепко, что с каждым вдохом локти тёрлись о бока, и каждый всплеск адреналина выветривался безобидно внутри металлической тюрьмы. И мало того, рычание его звучало заглушённо, снизившись до обиженного блеяния капризного ягнёнка. Рот наполнял металлический привкус толстого кляпа из металлической ваты, накрепко забитого под клыки и сцепившегося с шипастыми выростами языка. Реветь и рычать было бесполезно; цветистые ругательства, обращённые в бессмысленный лепет – вот всё, что он мог.

Он был образцом. Проклятым Матерью экспонатом.
По мере того, как последние клочья плотной пелены бессознательности уносило приходящим в себя сознанием, он осознавал, где находится. Даже будучи ребёнком Подцеркви, воспитанным общиной, далеко отмежевавшейся от сообщества купола-улья, он слышал о Тороидальном зале. Плюрократия, демонизированная поколениями его соплеменников, стала символом всего, что Гхейт презирал: бесплодности, мелочности и лицемерия, раздутого элитизма и разложения рядов. Слепой веры. Бессердечия. Он оказался пленником самого главного врага, которого с рождения был приучен ненавидеть и бояться, и по мере того, как их многоглазое внимание сдавливало его со всех сторон, его вой и бессильная ярость стихали, оставляя взамен угрюмость и безмолвие. Он был насекомым, которое рассматривали через лупу высшие слои власти.
- Ты уже закончил? - прогудел в тишине знакомый голос.
Гхейт замер, мгновенно узнав сардоническое растягивание речи кардинала. В поле зрения откуда-то сбоку прошелестели пурпурные одежды, безволосая макушка отразила яркий свет прожекторов, что освещали пол аудиториума. Арканнис слегка изменился: цвет слоновой кости, присущий коже примациев и маелингаци, полностью сменил более тёплый оттенок, гораздо более человеческий с виду. Гхейт презрительно скривился, шокированный тем, что его обманула такая простая вещь, как слой грима.
Отделение из десяти гвардейцев, тех же, что обездвижили его, предположил Гхейт, расположилось через точно выверенные интервалы по внутреннему периметру помещения. Арканнис величественно прошёлся по выложенному мрамором полу с отработанной бесстрастностью шоумена: демонстратор, представляющий зрелище взволнованной публике.
Гхейту хватило сообразительности промолчать, чтобы не дать им нового удовольствия лицезреть вспышки своей ярости. Внутри, куда не могло проникнуть даже острое внимание плюрократов, он выл и предавался кровавой расправе над самодовольным предателем.

- Как я уже говорил, - продолжил Арканнис, с проницательной улыбкой обращаясь к престарелым политикам, - мои расследования принесли результаты самой настораживающей природы... Как кардинала, моей самой малоприятной из священных обязанностей является забота о безгрешности моей паствы. Я прибыл на этот мир, досточтимые сэры, в ответ на вопросы, которые могли бы в других обстоятельствах считаться несерьёзными. Несоответствия в управлении собором, трудности со сбором средств, слабая посещаемость проповедей и всё такого рода. Сэры, я служу самому возлюбленному Императору - да славится Он - дольше, чем могу припомнить. Эта картина деградации и коррупции мне знакома. Я был свидетелем подобному слишком часто в прошлом, чтобы игнорировать это сейчас. Я прибыл сюда, господа, в надежде, что мои подозрения окажутся беспочвенными; что я смогу выбросить из головы своё беспокойство, как проявление паранойи или излишне фанатичного рвения. Увы, мои опасения подтвердились.
На этом цветистая фигура развернулась и прошагала к клетке, тонкие пальцы потянулись сквозь прутья к Гхейту. Тому потребовалась вся до последней капли сила воли, чтобы подавить вспышку ярости от близости кардинала, прикусив нарастающий неистовый вой баньши, который бы, он понимал, не достиг бы ничего, кроме усиления его собственного ощущения беспомощности. Он переживал контакт ткани плаща с пальцами кардинала почти на атомарном уровне, со всей злобой, какую мог собрать, вперившись в орлиные черты.
Арканнис потянул ткань, удивив его: сила кардинала оказалась неожиданно велика. Капюшон треснул, упав с плеч Гхейта и полностью обнажив его голову под взглядами Тороидального зала.

Плюрократы, как и ожидалось, ахнули.
Гхейт позволил себе представить их впечатления о его внешности, правильно заключив, что для них - на их зашоренный и не признающий сомнений взгляд на то, что является нормальным - он должен выглядеть не меньше чем чудовищем. Идея позабавила и одновременно огорчила его: им никогда не придёт на ум, что он рассматривал их влажную биологию в том же свете.
Голова, продолговатая и гладкая по сравнению с их головами, скашивалась назад от острых бровей серией изогнутых гребней, венчаясь широкой оборкой хрящевых выростов, похожих на окостеневшую чешую какого-то глубоководного левиафана. Безволосая кожа головы, равномерно обесцвеченная до того же серого оттенка, что и на руках и ногах, плавно переходила неприятным рисунком в острый хитиноый гребень, который соединял основание черепа с пластинами горбатой спины. Там, где простая куртка открывала плечи, виднелись покрытые выростами суставы вторых рук, до сих пор тщательно прятавшихся в желобках, закрытых роговыми складками, которые разошлись, едва он двинулся. Гхейт сжал когти потайных рук, заслужив от зрителей очередной шёпот отвращения и ужаса.
Но именно лицо, как он предположил, взволновало их больше всего. Несмотря на скорбный лоб и почти альбиносовый цвет кожи, он выглядел точно так же, как они. Симметричное и хорошо сформированное человеческое лицо с тонким носом, гордой линией подбородка и выдающимися скулами, завершаемое плавно обрисованными губами. Он улыбнулся, представляя себе их отвращение.
В нём они видели себя. Человечность, чистоту, невинность – какое бы определение сущности собственного вида они не выбрали. В Гхейте они увидели её загрязнённой, мутировавшей, инфицированной порчей ксеногенеза. Его уродливость была тем более сильной благодаря близкой схожести с человеком.
- Смотрите, - сказали Арканнис, широким жестом указав на Гхейта и кивнув толпе, - вот та ересь, что зреет у вас под носом.

* * *

Фигура без определённых очертаний - под свободным покровом, чёрным как пустота, угадывались лишь выпирающие острия - петляла между давно заброшенными вентиляционными решётками и миазмическими стоками отходов, которые шипели и булькали в тишине.
Здесь, среди заплесневелых опор зданий и секций решётчатого пола, обвисших и просевших за годы коррозии, единственным звуком было пустое эхо, беспрестанно резонирующее внутри километров трубопроводов и вентиляции. Выпирающие и апатично свисающие толстые пучки кабелей, электрическими грыжами пробивающих диафрагмальные стенки своих пластиковых каналов. Бесшумные крысы, блестя в сумраке чёрными жемчужинками глаз, бросались прочь с дороги бесформенной тени, бесплотным духом скользившей сквозь их мелкие владения.
И наконец бессистемный путь тени закончился; она изящно опустилась в нишу возле исходящей паром щели, методично напрягая и расслабляя каждый мускул по очереди, чтобы избежать надвигающихся судорог.
Здесь наконец-то были другие звуки. Металлическая пародия на голоса, искажённые плохой акустикой узкого лаза, идущего вверх из ярко освещённого помещения внизу.
Фигура уселась ждать, убивая время тем, что мимоходом накалывала на когти и снимала шкурки с тех глупых паразитов, что отваживались подойти слишком близко.
* * *

- Вполне достаточно драматических жестов, благодарю вас, кардинал, - звучный голос отделился от шума Тороидального зала, попутно заставив испуганных плюрократов замолчать. Гхейт, испытывая всё больше неудобств от тесноты клетки, увидел высокого мужчину в нарочито пышном имперском убранстве, поднявшегося из середины переднего ряда. Человек с отвращением указал в его сторону:
- В чём смысл этой... мерзости, кардинал?
- А-а, губернатор Ансев, - сверкнул Арканнис невесёлой усмешкой, которую Гхейт уже начал ассоциировать с раздражением. - Объяснения. Да, конечно. Насколько я владею опытом в подобных вопросах - которого, надо сказать, не очень-то много - полагаю, что вы смотрите на генокрада-гибрида в третьем поколении.

При упоминании слова «генокрад» зал наполнился шёпотом литаний и бормотанием молитв, вздохов ужаса и испуганных ругательств. Гхейт рассматривал их ужас с хищным интересом, несмотря на все свои страхи и ярость, озадаченный их знакомством с этим словом. Сам он никогда не слышал этого названия раньше и был смущён, что его ассоциировали с ним. Кто такие, думал он, эти «генокрады» - и если в самом деле термин относится к его расе, то как этим бесполезным хлыщам стало известно об её существовании?
- У вас есть чем подкрепить своё заявление? – побелев лицом, спросил натянутым голосом губернатор.
- Доказательство у вас перед глазами, губернатор, - ответил Арканнис. - Вы видели архивные материалы по ксеногенам, я надеюсь? Результаты препарирования образцов из разбившегося «Предвестника», который прошёл через ваш сектор два столетия назад? Схожесть физиологии поразительна даже для неспециалиста в ксенобиологии. Затем, конечно, дело улья Секундус: я так понимаю, там был раскрыт и зачищен несколько десятков лет назад культ генокрадов. Так ли невероятно, что щупальца Великого Пожирателя проникли также и в ваш город?
Теперь галдёж достиг уже почти какофонического уровня, полные страха голоса звучали все одновременно. Губернатор, крутя в пальцах изукрашенную пачку бачных курительных палочек, обернулся к толпе и досадливо воскликнул:
- Тихо, будьте вы прокляты!
Гхейт мусолил колючий кляп свёрнутым языком и с жадностью ждал малейшей возможности для побега, чтобы обратить эту катастрофу в свою пользу, чтобы сделать хоть что-нибудь. Он был напуган - за себя и за Церковь - и это ощущение нисколько не успокаивало. Мысленно он повторял катехизисы к Матери, взывая проявить успокаивающую уверенность Её любви, которая до сих пор присутствовала в каждом аспекте его жизни.
- Вы простите меня, кардинал, - произнёс губернатор, стоя с серьёзным и замкнутым лицом, напускная напыщеность его словоизъявления совсем не скрывала недоверия, - если я покажусь... скептичным. Существует, на мой взгляд, противоречивость в ваших словах. Детали, которые, похоже, не укладываются в общую картину. Возможно, вы могли бы прояснить их?
- Да?
- В каких обстоятельствах, спрашиваю я себя, кардинал Экклезиархии взял бы на себя расследование столь серьёзной мерзости? Человек такого положения вряд ли стал показывать незнание надлежащих процедур в подобных ситуациях.
- Договаривайте, губернатор.
- Насколько я понимаю, кардинал, благословенная Инквизиция более чем сведуща в расследованиях подобной природы; без сомнений, именно они избавили улей Секундус от инфекции - и вы всё ещё считаете себя достаточно квалифицированным, чтобы делать за них работу? Вы прибыли сюда к нам без объявления, словно какой-то вольный торговец, притащили с собой урода в клетке и свои россказни, намекая на познания в ксенобиологии, ни больше ни меньше! Мало похоже на поведение святого человека, по моему опыту. Индивидуум вашей мудрости, кардинал - если вы на самом деле кардинал - наверняка поймёт моё недоумение.

Гхейт изучал лицо Арканниса, пытаясь расшифровать эмоции, которые скрывала кривая улыбка. Её значение осталось непроницаемым. К тому же, Гхейт посчитал вопросы губернатора совершенно уместными: действия Арканниса до сих пор были непохожи на действия имперского кардинала, и его чрезвычайные психические способности служили лишь доказательством, что назначение его на подобную роль было ещё более маловероятным.
Кем же или чем, тогда, он был?
- Мои поздравления, губернатор, - ответил Арканнис, улыбаясь ещё шире. - Ваша мудрость делает честь этому миру.
Снова двигаясь с неторопливой церемонностью, он поднял правую руку с раскрытыми пальцами так, чтобы её видели зрители. Перистальтическая волна прокатилась по толпе - плюрократы, нетерпеливо вытягивая шеи, старались разглядеть, какую же штуковину он показывает. Массивный серебряный перстень на среднем пальце, увенчаный рубином, который сверкал словно безукоризненная капля крови, поймал свет аудиториума. Арканнис пробормотал вполголоса слово, сжал и снова разжал кулак.
Перстень замерцал, пульсируя какой-то внутренней жизнью. А затем, в еле слышном хоре шёпота и ахов, он расцвёл: излучая искрящийся поток света прямо вверх, отражаясь рубиново-красным от пылинок, кружащихся в воздухе. Внутри светового потока сформировался образ: искристая иллюзия, которая околдовала каждого в аудиториуме, которая вызвала волну отвисших челюстей и тихих стонов узнавания, излучая абсолютную и неделимую власть.
Даже Гхейт узнал этот символ; его затошнило, когда размах предательства Арканниса вышел наружу во всей полноте.
Символ завис в воздухе, поворачиваясь вокруг вертикальной оси в торжественном великолепии: чёрный с серебром параллелепипед, разделённый тремя чёткими горизонтальными полосками темноты.
Литера «I» с засечками, трижды перечёркнутая и увенчанная по центру черепом цвета слоновой кости.
- Я инквизитор Арканнис из Ордо Ксенос, - провозгласил кардинал. - И мои полномочия с настоящего момента более не обсуждаются.

Выдержка четвертая:
Отрывок, том II («Ангелы и нечисть»), «Примации: Клавикулус Матри»

О кастах детей Матери.
Низшие и самые многочисленные - контагии: инфицированные. Они - благословенное «мясо», марионетки конгрегации, награждённые свободой, которая приходит со служением. Когда они принимают Поцелуй, когда их несовершенная плоть смешивается с наследием Матери, они пробуют на вкус божественность.
Влияние, власть, образованность - вот цели контагиев.
Вторая ступень - маелигнаци: в ком плоть Матери - право по рождению, дар совместного происхождения. Те, кто относится к первому поколению, сыновья и дочери контагиев - животные.
Я не буду восхвалять их идиотизм, равно как и порицать его. Они не испорчены метаниями разума, их ценность измеряется в деторождении и разрушении. Они - военные машины и сосуды размножения Матери, неуклюжие и слабоумные, исполняющие приказы без всякой чёрствости или жестокости. Их жизнь коротка и полна необходимости боя и порождения. Они горят ярко и умирают быстро.
Их дети, гибриды второго поколения, самые истинные из хищников. Причудливость наследственности проявляется в них в полной мере – это культура уникальных экземпляров и непредсказуемых рождений, среди них нет двух похожих. Они могут быть выведены селективно: их родителей спаривают словно призовой скот, чтобы выделить определённую особенность. Скорость, силу, агрессивность. Таковы достоинства детей второго поколения.
И третье поколение. Самые истинные из гибридов.
Они дети, в ком защита человеческого генотипа практически преодолена. Дар плоти Матери может реализоваться по любому избранному замыслу; он избавлен от непредсказуемых успехов и поражений евгенической несовместимости. Их тела тщательно сформированы, их разум развит в сторону повиновения и знаний, их дух крепок. Они - преторианцы воли Матери, и во имя Её они служат и добиваются могущества.

* * *

- Ваш город скомпроментирован. Ваша безопасность подорвана. Ваша чистота погублена. Семена ереси и мятежа дали всходы под сенью вашей халатности, и мы должны молиться Ему на Троне, что это открытие не оказалось слишком запоздалым.
Арканнис умолк, наслаждаясь вниманием объединённой Плюрократии. Он медленно смочил губы, выдерживая паузу, чтобы пробежать проницательным взглядом по рядам замерших лиц.
- Ответье мне сейчас, граждане Гариал-Фола. Отдаёте ли вы себя под власть Ордо Ксенос? Будете ли вы делать то, что я скажу, когда я скажу, как я скажу? Будете ли вы повиноваться мне с уверенностью, что если сделать наоборот, это приведёт к вашему уничтожению? Скажите. Скажите мне сейчас.
Тишина накрыла собрание бархатным пологом, который топорщился на каждом позвоночнике и на каждом пупырышке гусиной кожи, покрывшей каждый дюйм жирной плоти. Даже Гхейт, слушавший, как кровь ревёт в нём от жажды резни и кровопролития, ощутил силу слов Арканниса.
Губернатор поднялся с бледным лицом.
- Мы ждём ваших приказаний, милорд инквизитор.
Арканнис улыбнулся, и когда его зубы блеснули, словно созвездие кинжалов, побелевшая кожа на костяшках пальцев Гхейта начала кровоточить, натянувшись и треснув от абсолютной ярости, с которой он сжал кулаки.
- Хорошо, - сказал Арканнис, поджав губы. - Кто из вас представляет силы безопасности города?
Пухлый человек встал, заметно потея сквозь яркие одежды, на которых нелепые пятна узоров - возможно из уважения к его должности - располагались в цветистой имитации военного камуфляжа. Он корчился, напомнив Гхейту извивающегося червяка на крючке.
- Н-Нилем Версель, милорд.
- А ваша должность?
- Председатель. Э-э, п-председатель первого подкомитета по обеспечению гражданской и военной обороны.
Только что рассекреченный инквизитор изогнул бровь и покачал головой.
- Первого подкомитета? - повторил он с издёвкой.
У плюрократа от взгляда инквизитора ослабли колени, с трясущимися губами он маниакально закивал.
- Неудивительно, что ваш мир инфицирован, сэр, - презрение Арканнис не знало жалости, заставив Верселя упасть обратно на место. – Вы, избалованные дураки, были слишком заняты своими голосованиями, чтобы заметить аспидов, свивших гнездо у вас под жирными задницами.
Бурное негодование наполнило аудиториум, застоявшиеся пылинки закружились с новой силой и усердием.
- Здесь нет никого, кто представляет вооружённые силы? – сведя брови, сердито воскликнул Арканнис.
- Есть, - раздался голос.

 
MisterNurglДата: Четверг, 16.12.2010, 20:28 | Сообщение # 4
Великий нагибатор
Группа: Космодесант
Сообщений: 6217
Награды: 30
Репутация: 86
Статус: Offline
Седеющий мужчина поднялся с периферии второстепенной скамьи. Покрытое шрамами лицо и поджарая фигура совершенно не сочетались с тучными телами тех, кто делил с ним ряд. Он профессионально кивнул Арканнису - равный поприветствовал равного.
- Вы не политик, я думаю... - сказал Арканнис, улыбаясь.
- Я маршал вигиляторов Делакруа, начальник участка, - голос, соответствуя внешнему виду, звучал буднично, почти расслабленно, лишённый напыщенной формальности, присущей плюрократам. Гхейт подумал, что маршал похож на человека, который вечно зол на весь мир, но не понимает почему.
- Вы завели привычку слушать управленческую чепуху толстяков, маршал?
- Нет, сэр. Не завёл. Меня вызвали для ответа на обвинения в жестокости, как оказалось. Некоторым из ваших «толстяков» не по душе мои методы, если вы уловили, к чему я клоню. Не то чтобы им хватит полномочий остановить меня...
Один или два политика с отвращением забормотали что-то себе под нос, но похожее на вакуум напряжение в зале вынудило их замолчать.
- Как весьма удачно для нас обоих, маршал, - буравящие глаза Арканниса блеснули. - Скажите мне, насколько далеко простирается ваша юрисдикция?
Маршал многозначительно хрустнул пальцами, жестокий рот растянула презрительная усмешка:
- Технически? Насколько хотите. Местные традиции не дают мне особой власти над СПО, но теоретически я могу привлечь всех.
- М-м... Мне нужен генерал, Делакруа. Мне нужен кто-то, кто будет следовать моим приказам. Кто-то, обладающий властью над всеми вооружёнными силами и средствами.
Усмешка Делакруа стала шире:
- Тогда я ваш человек, сэр.
Губернатор Ансев гневно вскочил на ноги, размахивая пачкой бумаг и папок, словно какой-то растрёпанный вентилятор:
- Это смешно, Арканнис! Вы не можете передать вооружённые силы всего улья ему! Этот человек психопа...
- Губернатор, - перебил инквизитор разъярённого чиновника, сразу лишив того всех признаков негодования, - минуту назад вы санкционировали мои абсолютные полномочия над всеми силами и средствами, имеющимися в вашем распоряжении. Ваши возражения опоздали. Сядьте и заткнитесь, или вас выведут.

Губернатор упал на место, разевая рот в немом ошеломлении. Гхейту пришла в голову рыба, задыхающаяся на воздухе.
- Поздравляю, маршал. Начиная с этого момента, вы - главнокомандующий объединёнными силами вигиляторов и планетарной обороны Гариал-Фола. Вашим первым постановлением будет объявление военного положения. Введите комендантский час, если нужно. Уберите гражданских с улиц и сведите беспорядки к минимуму. Убедите их в... безотлагательности ситуации. Используйте все необходимые средства.
Улыбка Делакруа, и так уже напоминавшая кривой кошачий оскал, растянулась ещё шире:
- Как прикажете, милорд.
- Хорошо. Распространите информацию. Я хочу, чтобы каждый оперативник, каждый сержант СПО, каждый плебейский пехотинец и артиллерист знал: с этого момента мы в состоянии войны. В самом сердце города процветает община зла, и я намерен раздавить её. Целиком и полностью. Будет штабное совещание. Каждый офицер в чине от лейтенанта и выше обязан явиться. Смотрите, чтобы не было отсутствующих. Я выступлю с обращением к ним через... - Арканнис глянул на золотые часы, свисающие из рукава, - четыре часа.
- Где?
- Я предполагаю, у вас есть бункер управления в участке?
Делакруа кивнул, потрясённый скоростью, с которой развивается его карьерный взлёт, и лишённый воли абсолютной уверенностью приказов инквизитора.
- Тогда отправляйтесь. Смею сказать, вам предстоят большие дела, к которым нужно подготовиться.
Делакруа покинул помещение почти бегом, широкие, отделанные фресками двери с грохотом захлопнулись за ним, подняв слой пыли с литой поверхности.
- Что ж, - произнёс Арканнис, лучезарно улыбаясь среди молчания, - это оказалось довольно просто.

* * *

Неподвижная тень задрожала, затем напряглась, тонкие руки прервали зловещее развлечение. Полураспотрошённая крыса отлетела в сторону, утягивая за собой студёнистые внутренности.
Призрак осторожно выглянул из своей ниши, вцепился узкими когтями в края сырого канала, где прятался, и вытолкнул себя наружу, словно жуткая личинка, покидающая кокон.
Рядом из-под крепкой решётки, покрытой толстым слоем скопившейся за десятилетия пыли и плесени, пространство лаза рассекали планки света - параллельные полосы тёплого свечения, что сочилось из помещения снизу.
Сквозь изуродованные и разчленённые слои чужацкого мышления и абстракции, через многочисленные грани полнейшего безумия, разум существа почувствовал зов хозяина. Крошечный слабый голосок из самой глубины сознания, который пытался не подчиниться, который ругался на псионические приказы, что захватили разум, захлебнулся.
Существо сунуло кривые когти сквозь прутья решётки и, полное предвкушения скорого действия, потянуло.

* * *

Гхейт пытался размять конечности, чтобы избавиться от неприятных мурашек, бегающих по мышцам. Клетка сжимала его со всех сторон, отпечатывая сетку грубых прутьев на обнажённом теле - шахматку кровоподтёков, которые быстро наливались синим и лиловым на альбиносовой коже.
Несмотря на боль, он не сводил глаз с Арканниса, его тошнило от ненависти, которую не могли утолить никакие злобные взгляды и животное рычание. Так называемый кардинал стоял сияя в тишине аудитории, совершенно не обращая внимания на своего пленника; вся жёсткая формальность, которую он демонстрировал совсем недавно, внезапно и поразительно ушла - пропала в тот самый миг, как маршал Делакруа покинул помещение. На взгляд Гхейта, его поза и поведение теперь напоминали взволнованного ребёнка, который со счастливым видом ждёт приближающегося начала представления. Имперский губернатор, потеряв терпение в затянувшемся молчании, поднялся с отчётливо слышимым вздохом, в голосе явственно ощущалось раздражение:
- Инквизитор, что конкретно вы намерены делать?
Арканнис закатил глаза:
- Губернатор, я начал уставать от ваших выпадов. Я же приказал вам молчать.
- Но...
- Сесть! - слово отрезонировало из-за пределов материального мира, налитое псионической силой, вызвавшей рябь и мельтешение в воздухе. По всему аудиториуму те плюрократы, кто привстал, чтобы вполголоса обсудить какие-то вопросы с соседями, или откинулся слишком сильно на спинку дивана, или преклонил колени возле скамьи, чтобы помолиться, осели на место с испуганным взвизгом. Словно расширяющееся кольцо движения, собравшиеся политики оказались вынужденными сесть прямо, не способные не подчиниться ментальной команде, которая ударила в самую середину разума. Даже стоявшие навытяжку по периметру помещения охранники рухнули, словно из них выдернули все кости, на пол, осев на скрещеные ноги, прежде чем через мгновение сконфуженно подняться обратно. Для Гхейта псионическая команда стала пыткой, вынуждая сложиться сведённые судорогой ноги, заставляя его ещё жёстче вжаться в прутья, которые отказывались прогнуться или сломаться.
Арканнис, глядя с кривой улыбкой на безумие, хихикнул себе под нос:
- Ой.

И тогда в Тороидальном зале раздался шум - резкий скрежет, вырвавший у собрания стоны ужаса, которые постепенно становились всё громче.
- И-император, сохрани! - забормотал губернатор, не отрывая глаз от потолка. - Что это?
- Это, - ответил Арканнис, не утруждая себя поднять голову вместе с остальными, - звук рвущегося адамантия. Есть в нём что-то почти... первобытное, вы не находите?
- Охрана! – в ужасе завопил губернатор.
- Верно... Верно, хорошая мысль, - улыбнулся Арканнис. - Охрана, приготовиться.
Десяток штурмовиков серией механических щелчков перезарядили хеллганы, встали в позиции поустойчивей и изготовились к стрельбе. Ни один не проронил ни слова и не поднял ствол, чтобы прицелиться в сторону источника звука.
Разум Гхейта закружился, попав в паутину замешательства. Он был уверен, что упустил что-то, какой-то кусок головоломки, но всё его внимание занимала ослепляющая ярость от предательства кардинала. Стремление понять - результат его уникальной и причудливой биологии - оказалось раздавлено и похоронено под лавиной гнева.
И тогда Арканнис подмигнул ему.
И тогда вентиляционный короб под потолком аудиториума просел и рухнул, словно металлический труп с перебитым позвоночником.
И что-то последовало за ним вниз. И мир сошёл с ума.
* * *
Где-то на задворках кружащегося разума безумное существо фиксировало звуки ружейного огня. Гулкий и неприятный грохот хеллганов раскатывался в воздухе, гиперчувствительная кожа существа воспринимала его как ритмичные удары молота.
Оно счастливо запело себе под нос, уже ощутив безошибочный запах крови, широко развело конечности, словно спускающийся на паутинке паук, и нырнуло из разорванной отдушины отвесно вниз. Существо приземлилось на ноги - конечно же - и улыбнулось. И не переставало улыбаться.

Толстые мешки плоти перед ним визжали и нечленораздельно бормотали, или замирали с глазами размером с тарелку и распахнутым ртом. Оно дирижировало руками непринуждённо и рефлекторно, видны были лишь бритвенно-размытые очертания тёмной кожи и хитинового экзоскелета, бесшумные и неуловимые.
Голова ближайшей добычи - жирные подбородки тряслись от крика - слетела с шеи, на лице расплылось выражение крайнего замешательства. Резня, бесшумная и аккуратная, покатилась сквозь толпу - одетая в тёмное и неуловимая глазом. Вот рука отделена у локтя - безупречный срез оставил губчатое плато мускулов, жил и кости. Там кишки, выпущенные из тесных застенков тюрьмы живота, вываливаются с упругим весельем, шлёпаясь на пол и собираясь в кучу.
Существо танцевало сквозь толпу, словно смеющийся бог, напевая и хихикая себе под нос, и где бы оно не проходило, люди умирали, даже не успев увидеть своего сумасшедшего убийцу.
* * *
Гхейт наблюдал за развитием всего этого с заторможенным ужасом и растущим замешательством, дрейфуя по морю абсурдных событий и противоречивых ощущений. Крики поднялись почти до невыносимого визга, заглушаемого лишь беспрестанными залпами хеллганов, остановив карусель его мыслей, даже не дав ей разогнаться.
Словно стервятники, усевшиеся на периферии какой-то изысканной казни, штурмовики стояли вдоль края чаши аудиториума, расстреливая тех суматошных плюрократов, кто осмеливался к ним приблизиться. Невзирая на грохот оружия, политики рвались наверх, распахнув свинячьи глазки и цепляясь за высокие ярусы сидений. Выстрелы рвали и обжигали яркую ткань, взрывная сила выстрелов вышибала фонтаны крови, сломленные и простреленные тела валились и опрокидывались назад, сминая соседей, осколки костей и драгоценности сыпались следом.
А внизу, подстёгивая их ужас, провоцируя на неуклюжее комичное восхождение, в толчее тел кипела грозовая туча. Где-то в её сердце находилась фигура - Гхейта мельком смог различить только это - но её черты и силуэт были за пределами даже его восприятия. Когда она прорезала себе жуткий путь сквозь толпу, подскакивая и пригибаясь, чтобы избежать гейзерных выплесков артериальной крови и отсечённой плоти, Гхейт узнал погребальный покров спутника кардинала - тонкой фигуры, которая сопровождала Арканниса из внешнего мира. Он вспомнил, как отметил позу воина, дисциплинированные движения, ауру самообладания.
Изменение было поразительным. Фигура превратилась в божество ножей, в шута скальпелей, в дервиша рассечения, который разнимал мышцы словно воду и разрубал кости словно мягкое дерево. Бурун кровопролития расплёскивался концентрическими кругами, словно рисуя алый цветок мандалы, включающей в себя каждую скамью, каждый мраморный выступ, каждое искромсаное тело. Стайка отсечённых пальцев порхнула в воздух и отчётливо пробарабанила по клетке Гхейта. Он едва обратил внимание, зачарованный опустошением.
- Она наслаждается... - сухой голос раздался настолько близко от уха Гхейта, что заставил его вздрогнуть. Он повернул голову насколько позволяла клетка, обнаружив рядом Арканниса, с тихой улыбкой наблюдающего за неистовой бойней. Кружевная струйка крови, хлестнувшей из какого-то неуловимого разреза где-то в Тороидальном зале, мазнула по его лицу изящным рубиновым штрихом. «Хмм,» - было единственной реакцией.

Гхейт, не имея возможности говорить, подумал: «Она?»
- О да, - ответил Арканнис на невысказанный вопрос, вынув из кармана шёлковый платок и элегантно стерев мазок. - Её зовут Трикара. Она ещё та артистка.
Мимо пролетело глазное яблоко, зрительный нерв крутился вокруг него, словно бешенное лассо.
- Хочу заметить, - сказал Арканнис, с заговорщицкой ухмылкой склонившись к Гхейту, - она весьма склонна покрасоваться.
Вонь крови и порохового дыма затопила обоняние Гхейта, запуская инстинктивные ответные реакции, скрытые глубоко в генах, пуская по подбородку нити слюны из-под кляпа и ещё сильнее напрягая сведённые мускулы.
- Я бы не пытался с этим бороться, дитя, - сказал Арканнис, глядя на него прищуренными глазами. - У тебя это в крови. Нельзя убежать от своего происхождения.
Гхейт подумал: «Ты читаешь мои мысли...»
Кардинал усмехнулся, как родитель, которого позабавила наивность ребёнка:
- Ты только сейчас понял?
«Ублюдок! Ты предал Матерь!»
- Предал? В самом деле предал? Возможно, тебе стоит озаботиться и глянуть ещё раз.

Гхейт оторвал взгляд от инеистых зрачков, ошеломлённый опустошением, которое за скупые минуты, прошедшие с начала нападения, уже залило всё помещение. Словно ожесточённый вихрь, состоящий из тысячи кружащихся бритв, пронёсся по Тороидальному залу. Сейчас в живых оставалось лишь несколько плюрократов, суматошно бегущих и спотыкающихся; едва различимый асассин приближался к ним.
- Мне кажется, - сказал Арканнис, игнорируя ещё звучащие одинокие вопли, - что я вовсе не предавал Матерь.
Разум Гхейта кружился, обессилевший и сбитый с толку. В центре сознания билась мысль, которую невозможно было скрыть: «Я не понимаю!»
- Увы, - вздохнул Арканнис, опустив брови в убедительной имитации симпатии, - твоя способность понимать переоценена. Сегодня, с твоей помощью мы полностью уничтожили самого могущественного врага Матери и спровоцировали крах всех остальных.
«С моей помощью? Ты посадил меня в клетку... Я не сделал ничего!»
- О нет, ты сделал. Ты помнишь моего доброго друга маршала Делакруа? Когда до него дойдут известия, что вся администрация мира обнаружена в таком виде - убитая, разорваная на куски каким-то диким животным, как, ты думаешь, он отреагирует? Он вспомнит огрызающегося зверя, которого предъявили Плюрократии, и придёт к совершенно ошибочному выводу...
«О-он решит, что я вырвался на свободу... Он решит, что это сделал я!»
- Очень хорошо, Гхейт. Ты не так туп, как я боялся. Да, маршал Делакруа, только что назначенный генерал оборонительных сил Гариал-Фола, чей красочный послужной список приписывает ему историю чрезмерной реакции и рвения, разнесёт вести, что культ порочных еретиков, способных пробиться сквозь адамантий и уложить целое отделение штурмовиков, процветает в сердце его мира. Он введёт своё несчастное военное положение и навалится на преступников и нарушителей комендантского часа словно каменная лавина... Я уже встречал таких как он, Гхейт. Они думают, что панику можно задавить, заткнуть пробкой как бутылку какого-то редкого вина. Нельзя. Чем сильнее давишь, тем сильнее она становится. Наш друг Делакруа, поверив всему, что услышал сегодня в этом зале, и горя силой и мщением, посеет семена раздора и волнений гораздо эффективнее, чем ты или я вообще когда-нибудь смогли бы. Когда восстанет паства верных детей Матери, они встретят население, уже пребывающее в смятении, затоптанное военным режимом, запуганное тенями и недовольное тиранами, которым положено защищать его. Какие ещё обстоятельства могут лучше подойти для мятежа?
«Но Делакруа будет готов! Он нападёт на Церковь!»
- Я не отдавал ему таких приказов, Гхейт. Ты слышал, что я сказал. Я приказал ему организовать штабное совещание, помнишь?
«Но...»
- Скажи мне, дитя. Как ещё могли бы мы, верные дети Матери, создать ситуацию, когда все старшие офицеры нашего врага собрались в одном месте и в одно время?
Гхейт чуть не подавился, потрясённый и испытавший благоговейный ужас перед глубиной интриги, придя к невероятному выводу: «Ты знал, что он будет сегодня здесь... Это было вовсе не совпадением...»
- Очень хорошо. В моей работе не бывает совпадений. Я просмотрел повестки дня Плюрократии ещё в космосе, несколько недель назад, и подгадал, чтобы моё прибытие совпало со слушанием дела маршала. Всё просто.
«И в чём же состоит твоя работа, «кардинал»?»
Лицо Арканниса посерьёзнело, кривая улыбка исчезла. Он уставился прямо на Гхейта, не оставляя в голове гибрида места сомнению и неуверенности, заполнив всё его сознание пронизывающей глубиной своих глаз:
- Я - Элюцидиум, - сказал он и, сняв ключ со шнурка на поясе, отпер клетку, удерживающую пленника.

* * *
В своём логове, развалившийся в бессмысленном ожирении на поддоне гниющего мяса, заляпаный свернувшейся смолой собственной слюны, патриарх замер.
Прервалось бессмысленное бормотание; хаотичное вращение крошечных свиных глазок прекратилось с чем-то, напоминающим сосредоточенность, и в то время, как три контагия, избранные для ухода за гротескным мессией, бродили вокруг в безмозглом замешательстве, он выпрямился.
Жабо из атрофировавшейся плоти, сегментированной и сморщенной веками бессилия, собралось и обвисло, словно намоченное парное мясо, выдавливая слизь из пота и мёртвой кожи, что покрывала двинувшегося бегемота. Частицы разрушенных хрящей - не более чем мелкие обесцвеченный чешуйки хрупкого хитина - осыпались с разноцветного панциря, словно снег. Он сжал человеческие кисти вторых рук, костяшки захрустели как сухая щепа, окостеневшие когти щёлкнули друг об друга.
Никогда прежде в известной памяти тучная горгулья не была ничем иным, кроме как растением. Для конгрегации его существование было больше символическим, чем практическим: аватара Матери, вокруг которого сосредоточено поклонение и почитание. Идол, столь же бесчувственный и необщительный, как и стилизованные статуи Императора людей, вырезанные в гипсе и слоновой кости в соборе наверху.
Патриарх был глифом; символом; центром преклонения. Более ничем. Так было всегда. Но не теперь.
Он грузно сел на корточки, рассматривая и сжимая руки с безмолвным восхищением - ребёнок, впервые осознавший себя. Загнутые крючья основных рук, длинные серпообразные когти с блестящими сухожилиями у основания, сжимались с протяжным скрежетом, словно ножницы, острые края мелодично терлись один об другой.

Контагии, не понимающие этой новой ситуации и не получившие соответствующих приказов, не зная, что с этим делать, похоже отключились, отрешённо глядя в никуда.
Пурии не страдали подобной идиотией. Они сбегались из сумрака, выскакивая из бесчисленных туннелей и стоков, распахнув длинные руки и страшные когти в жуткой пародии на человеческое приветствие, призванные пробуждением своего сильнейшего и древнейшего собрата.
Ощутив растущее возбуждение конгрегации, выдернутый из своей коматозной бесчувственности всплеском устремлённости и предвкушения, которые чувствовала Подцерковь, патриарх очнулся, чтобы возглавить канун давно ожидаемого восстания своей паствы.

* * *
Тело Гхейта действовало независимо от разума. Вспышка животного бешенства обошла интеллект, подпитанная самыми базовыми инстинктами. Прежде чем его чувства полностью включились и он заметил открытие клетки, руки уже сомкнулись на глотке Арканниса, вторые руки-серпы нацелились резать обнажившуюся шею человека. Он метнулся, словно какая-то злобная рептилия, толкнув своего врага на пол и вспрыгнув ему на грудь, и напрягся для удара, который вскроет горло так называемого кардинала в восхитительно прекрасном фонтане крови.
- Маелигнаци, - произнёс из-под него Арканнис твёрдым голосом, на лице не отразилось и намёка на страх или рассерженность за нападение, - подожди.
Гхейт судорожным взмахом когтя срезал ремешок кляпа с лица, не обращая внимания на длинный порез, который при этом нанёс себе. С облегчением выплюнул комок металлической ваты и пощёлкал челюстью, чтобы ослабить боль.
- Ты умрёшь, инквизитор! - зарычал он, потерявшись в буре сознания и подняв серпы над головой.
- Я не инквизитор, дитя. Ты это знаешь.
- Ты лжец!
Арканнис улыбнулся:
- Есть две причины, - сказал он, - почему ты меня не убьёшь. Первая такова. Я не лгу. Я только что произвёл геноцид имперской администрации, Гхейт. Пошевели мозгами.
- Я видел перстень! «I» - символ Инквизиции! - его уверенность опасно зашаталась под грузом слишком многих вопросов без ответа, слишком многих запутанностей.
- Сувенир. Я убил больше юродивых Инквизиции, чем могу припомнить. Они не очень охотно делятся своими маленькими побрякушками, по моему опыту.
- То есть... Т-ты считаешь, я сейчас поверю тебе? Ты думаешь, я идиот?
- Нет, дитя. Совсем наоборот... Что приводит меня ко второй причине, почему ты не захочешь меня убивать.
- Да ну?
- Ну да. Потому что ты умрёшь прежде, чем двинешься хоть на дюйм.

В глубине сознания Гхейт смутно ощутил давление на горло чего-то острого - несильное, но... настойчивое. Отдалённо, как будто это происходило в другом мире, он отметил, что крики и вопли Плюрократии смолкли. Плечо с притворной дружественностью сжала чья-то рука, бритвенно-острое касание под подбородком усилилось.
Усмешка Арканниса стала шире:
- Гхейт, познакомься с Трикарой. Трикара, это Гхейт.
Тварь позади него тихо зашипела и хихикнула, нотки веселья в бредовых модуляциях голоса звучали смутно женственными. Смешки не помогали самоуверенности Гхейта, как и его сосредоточенности.
- Теперь, - сказал Арканнис, лёжа на мраморе и явно не обращая внимания на своё низменное положение. - Ты маелигнаци необычного ума, Гхейт. Я предлагаю тебе им воспользоваться.
- Но... Я не...
- Ты не понимаешь - да, мы это уже выяснили, - очередная улыбка озарила прижатое к полу лицо. Гхейт поборол порыв рассечь его надвое. - Но подумай об очевидном. Одним махом, ценой лишь твоей уязвлённой гордости, я создал чёткую цепь обстоятельств, которых ваша бесплодная жалкая конгрегация должна была добиться годы назад. Я подорвал стабильность города, я отрезал его жирную голову и заставил военных сунуть свои длинные руки в капкан... И теперь ты, Гхейт, хочешь убить меня за то, что я вынудил тебя постоять в клетке? Совсем не такой самоотверженной преданности я ожидал от верного сына Матери, парень.
Гхейт почувствовал, как горят щёки от ненависти к усмехающейся фигуре.
- Так почему я? И почему ты не сказал, что планировал?
- Потому что мне нужна была реакция. Мне нужен был убедительный маленький монстр.
Гхейт нахмурился, всё ещё не понимая. Арканнис закатил глаза:
- Негодование, Гхейт. Мне нужно было негодование. Мне нужен был кто-то, кто будет рычать и выть словно зверь. Всё это... это предательство и ярость, которой ты держался так безупречно... Я хотел, чтобы она бурлила из каждой поры. Ты видел других маелингации Подцеркви. Пустоголовые существа, Гхейт. Марионетки. В них нет твоего духа.
- Я нужен был тебе как алиби.
- Точно. Малейший намёк, что ты доверяешь мне... что мы союзники... испортил бы всё, - он хмыкнул. - Без обид, а?
Гхейт смотрел на него, усилием разума подавив уязвлённую гордость. Ненависть ещё пошипела и стала умирать. Обида на предательство - ничто по сравнению с долгом перед Матерью.
- У тебя есть доказательства всего этого? - огрызнулся он, кипя изнутри упрямыми остатками рассерженности.
Арканнис снисходительно улыбнулся, холодные глаза сверкнули:
- Подумай вот о чём, дитя: я мог бы уничтожить тебя в любой момент. И всё ещё могу, кстати. А ты тут, живой, сердитый и опасный. Не очень похоже на работу предателя, осмелюсь сказать... К тому же... Доказательства у тебя перед глазами. Оглянись.

В первый раз с начала необычного разговора Гхейт отвёл взгляд от распростёртого кардинала и посмотрел на побоище. Фигура позади него, всё ещё прижимая скальпель когтя к такой человеческой коже горла, хихикнула в тишине.
Перемешанные тела валялись словно разбитые скульптуры, их жирные члены коагулировались на мраморе. Отсечённые руки торчали словно бледные ветки, безжизненно цепляясь за воздух. Лица со срезанной кожей улыбались безгубыми ртами, глазные яблоки висели, безжизненно пялясь среди месива высвобождённых внутренностей. Тороидальный зал весь превратился в непотребство: произведение столь выдающейся патологии и эстетического извращения, что даже Гхейт под спудом таких человеческих слабостей, как отвращение и страх, ощутил в первобытных глубинах сознания восхищение. Среди трупом стоять остались лишь штурмовики, опустившие наконец оружие; серая форма промокла от брызг крови и клочков плоти.
Арканнис понаблюдал, как Гхейт впитывает всё это, и едва заметным проблеском внимания безмолвно приказал кровожадной спутнице разжать руку. Гхейт выпрямился, слишком ошеломлённый, чтобы говорить, кардинал встал рядом, взмахнув фиолетовой тканью.
Ещё не выйдя из ступора, Гхейт, даже не зная, чего ждать, позволил блуждающему взгляду упасть на фигуру, которую Арканнис назвал Трикара.
То, что под плащём она оказалась гибкой и атлетичной, было полностью ожидаемым, но всё равно хрупкая фигура - настолько тонкая, что выглядела не более чем обтянутым кожей скелетом, который, казалось, вот-вот сломается - вызвала у Гхейта вздох удивления. Одетая в бестекстурный облегающий комбинезон эбеново-чёрного цвета, грубо простёганный чёрным шнуром, который подчеркивал экстраординарную длину конечностей, она двигалась словно нефть, текущая сквозь камни; словно тонкая игра тьмы в сердце пересекающихся теней.

Руки сразу приковали внимание Гхейта своей неуместностью - рядом с эластичной чернотой её гардероба они выглядели чудовищно и в то же время элегантно: отвердевшая бледная, почти белая плоть переходила в шишковатые пластины хитина, столь обычные для его расы. Длинные сегментированные пальцы, словно лапы какого-то ракообразного цвета слоновой кости, заканчивались загнутыми когтями, похожими на лезвия серпов, блестящими от свежей крови. Когти втянулись внутрь с влажным скрипом, вызвав очередной смешок владелицы.
Её лицо поразило Гхейта даже больше, чем когти мясника. Твёрдо сидящая на лебединой шее головка была создана почти с кошачьей эстетикой: широко расставленные скошенные глаза, нос - едва заметный бугорок, экстраординарно выступающие скулы, рот - не более чем крошечная чёрточка. Даже рябь хрящевых гребней надо лбом, характерная для тех, кого коснулась Матерь, не могли разрушить экзотической красоты лица, кожа на котором почти светилась. Арки ушей, гордо торчащие из-под копны угольно-чёрных волос, заострялись кверху длинными округлыми кончиками.
Трикара пустила слюни и хихикнула, мгновенно разрушив свою лаконичную - неважно насколько чуждой она была - красоту. Указав длинным пальцем в сторону беспорядочных нагромождений остывающего мяса, которое так недавно было Плюрократией улья-купола, она встретилась глазами с Гхейтом и сдавленно фыркнула, словно кокетливая девица проведя по губам влажным языком. Послышался стон.
- А-а... – довольно протянул позади него Арканнис. - Подарок для тебя, Гхейт. Думаю, ты понравился Трике.
Это был губернатор, и он был мёртв. Почти.

 
MisterNurglДата: Четверг, 16.12.2010, 20:28 | Сообщение # 5
Великий нагибатор
Группа: Космодесант
Сообщений: 6217
Награды: 30
Репутация: 86
Статус: Offline
Выдержка пятая:
Внутренний отрывок, том II («Ангелы и нечисть»), «Примации: Клавикулус Матри»

Высшая каста – это мои братья, примации: потомки четвёртого поколения.
В нашей биологии наследие достигло своего зенита, спрятав внутрь эксцентричность и грубость форм, воздействовав своим мастерством изменения на разум, душу, сущность. Мы, из всей паствы Матери, лучше всех способны творить, рационализировать, воображать. Мы, кто вкусил разумности и возложил её пьянящие дары к стопам Её Божественности - мы истинно самые благословенные из Её детей.
Примации выводятся с предрасположенностью к аскезе и интеллектуализму; наш разум затачивается до остроты лезвия, наши вкусы и удовольствия освобождены доверием Матери. Мы можем использовать свой интеллект так, как считаем нужным, ведя всю общность паствы Матери к самой божественной, самой совершенной, самой абсолютной цели:
Её господству.
Она идёт; благословенна будь!
* * *
Возвращение в прохладные туннели Подцеркви исполнило Гхейта большим облегчением, чем он мог предположить. Всё ещё не отойдя от неожиданных событий вечера, голова гудела от мыслей и чувств - его особенных слабостей. Он следовал за Арканнисом и Трикарой по катакомбам, и приглушённая суета среди смоляного сумрака вокруг лучилась вниманием других маелигнаци; неуклюжие и идиотские или лощёные и злые, они следили, как он проходит мимо, с безразличием, которое – в этом он обманывал себя - граничило с презрением. Говоря по правде, он интересовал их не больше, чем все остальные. Маелигнаци внимали лишь прямым приказам Совета.
Они никогда особенно ему не нравились: избавленные от закомплексованности и страданий, которые приходят лишь со способностью чувствовать. Для них была животная простота, абсолютная преданность и преклонение перед волей Матери (проводником которой, как регулярно не забывал напомнить Совет, служили примации), чему Гхейт порой завидовал.
Воспоминания о расправе над губернатором Ансевом (пищащим как крыса, толстые сухожилия на локтях и коленях рассечены и кровоточат) наполняли Гхейта виноватым удовлетворением. Подарок, как сказал Арканнис. Подарок, чтобы помочь ему выпустить злобу и ярость, заполнявшие разум, словно опухоль, сбивая мысли и притупляя чувства. Он был поражён скоростью, с которой события потеряли ясность, заманив его в самое сердце какого-то невероятного и запутанного обмана. Магус, изображающий инквизитора, изображающего кардинала; Гхейт с удовольствием воспользовался шансом отвлечься от смятения, потерявшись в тумане жажды крови.

Ненадолго он вкусил дикую простоту своих собратьев. Ненадолго он позволил монстру покинуть эмоциональную клетку, галопом пробежаться сквозь хрупкую оболочку абстрактного мышления и рассудка, которая была его главной слабостью. Ненадолго он попробовал, что значит быть маелигнаци - настоящим, искренним и чистым, а не проклятым Матерью уродом с разумом человека.
Ненадолго он вкусил кровопролитие, и когда смотрел вниз на дело рук своих, на когти, блестящие и липкие от человеческой крови, на искромсанное желе плоти, которое было всем, что осталось от губернатора Ансева - он восторгался полнейшей животной очевидностью этого.
Длилось это, конечно, недолго. Да и как могло быть иначе? За мгновения путы надежд и мечтаний сплелись заново, оковы и самообман достоинства, ответственности и сентиментальности восстановились, иллюзорный ганглий эмоций снова сжал в своих щупальцах мозг, словно какой-то хищник. И сейчас, час спустя, источая тяжелую вонь высыхающей крови, он снова шагал среди конгрегации Матери как пария, как чудище, как урод.
Его чувства к облачённому в пурпур кардиналу тоже было трудно определить. Где-то в тёмных уголках разума он не мог отрицать, что угли обиды всё ещё тлеют, но давным давно поняв, что подобные сантименты - лишь симптомы его аномалии, изо всех сил старался не обращать на них внимания. Вокруг всего этого вращалась беспорядочная и кипучая туманность из веры и недоверия; спутанные клубки впечатлительного благоговения, неприязни, изумления. Он любовался ловкостью приёмов «инквизитора», восторгался запутанностью обмана Арканниса, но превыше всего остального старался понять своё отношение к мотивам этого человека. Кардинал, инквизитор, магус: который из них был настоящим Арканнисом?

Гхейт держался в шаге от своих спутников, Трикара - снова надевшая капюшон и запахнувшая плащ – поражала его в той же степени, что и её хозяин. Он задал вопрос, который не давал ему покоя с того момента, как он увидел её, ещё там, в превратившемся в разорённый склеп Тороидальном зале:
- Что она такое?
Арканнис подмигнул, на лице неторопливо появилась снисходительная улыбка, которая снова заставила Гхейта ждать какой-то обманчивой полуправды, какого-то сомнительного ответа.
- Ты слышал, - спросил кардинал, - об эльдар?
Гхейт не слышал. Невообразимое объяснение кардинала заставило его вцепиться в те немногие идеологические опоры, что ещё остались в жизни. Выяснить так поздно, что человечество - не единственная раса среди врагов Матери, что на самом деле существуют мириады цивилизаций и культур, разбросанных среди звёзд, одна другой могущественнее и страшнее - и каждая жестока, зашорена и враждебна к простой привязанности и преданности Церкви Матери: Гхейт на миг почувствовал как будто падает.
- Семя Матери, Гхейт, посеяно среди каждой расы. Ты думаешь, заражение ограничивается податливой плотью человечества? Ты думаешь, избранники Матери не процветают где-то ещё?
- Ч-что?
- Эльдар, орки, тау, хруды... Контагии - адаптивная порода, дитя.
- Я не по...
- Трикара маелигнаци, как и ты.
- Н-но... Но её предки не люди?
Очередная улыбка, теперь - признание правильного ответа.
- Очень хорошо... - Арканнис поджал губы, глядя с ледяным напряжением, как Трикара рядом пускает слюни и хихикает.
- Печально, - сказал он. - Биология эльдар гораздо менее... груба, чем человеческая. Заражение требует намного больше поколений, чтобы достичь мутации примациев. К тому времени, обычно, сообщество гибридов обнаруживают и зачищают. Эльдар без бдительности - ничто. Я нашёл Трикару случайно в ходе своих путешествий. Она из пятнадцатого или шестнадцатого поколения, насколько я могу сказать. Хех - абсолютно безумна, конечно, но довольно опустошительна, я думаю, ты согласишься. И она делает, что приказано. Разум эльдар - странная штука, Гхейт... Блестящий, острый, многогранный... но его так легко разбить. Как фальшивый бриллиант.
С этим Арканнис вынырнул из какого-то похожего на транс самонаблюдения, в которое погрузился, и нетерпеливо щёлкнул пальцами, собирая отделение штурмовиков в середину Тороидального зала.
- Контагии, - объяснил он в ответ на косой взгляд Гхейта и стянул противогаз с одного характерно отсутствующего пустоглазого лица для демонстрации. - Я заставил Совет предоставить их под моё попечение. Думай о них, как о жертвенных агнцах.
Без какой бы то ни было устной команды Трикара затуманилась на месте; серия мимолётных отпечатков пронеслась, словно кусочки паззла, перед глазами Гхейта. Тут он заметил руку, там коготь, мелькнувшую улыбку или подмигивающий глаз. А потом не осталось ничего, кроме мяса, красной дымки и хихиканья Трикары.
- Будет похоже, будто здесь произошла перестрелка, - сказал Арканнис, осматривая сцену проницательным взглядом. - Они обнаружат трупы с пулевыми ранениями и решат, что штурмовики в панике палили во все стороны. Пытались убить врага, который - хех - уворачивался от пуль и резал их на куски. Они всегда слепы к самым очевидным объяснениям, эти человеки.
Гхейт огляделся и увидел, с осознанием, которое тряхнуло его от окантованных железом ботинок до макушки окостеневшего черепа, словно огромная кровавая волна врезалась в сознание, что он был одним из трёх оставшихся живых в помещении, полном разрубленного и расчленённого мяса. Он не мог с уверенностью сказать, какие чувства это в нём вызывало, но когда Арканнис уводил его и Трикару прочь, в затхлую городскую ночь, не мог отрицать, что часть его, какой-то тёмный дикий кусочек, который жил несмотря на его проклятие разумом, жаждал остаться на месте увлекательной бойни.
Сейчас, после возвращения в прохладу Подцеркви, подобные абстракции выглядели далёкими и бесплотными, их затмила реальность смоляных ниш и альковов туннелей. Шаг Арканниса, измеряемый ритмичным стуком посоха, уводил Гхейта и его спутников всё глубже, в частные помещения примациев-советников; мимо кельи его хозяина и дальше, неумолимо приближаясь к зарешёченному входу в личные владения архимагуса Иезахили.

 
Форум » Games Workshop » Бэкграунд и Флафф » С. Спурриер «Элюцидиум - Свет проливающий» (What Price Victory)
  • Страница 1 из 1
  • 1
Поиск:
Авторское право на игру и использованные в ней материалы принадлежат Мастеру Игрушек.
Любое использование материалов сайта возможно только с разрешения его администрации!
Все права защищены. © 2024 // design by Мастер Игрушек
* * * * *